? Почему ты воспринимаешь жизнь так? Особенно учитывая, что ты хотел все скрывать — и эта твоя скрытность, твое без малого параноидальное стремление избежать огласки
исковеркали наши отношения. И все — ради твоей жены. Зачем же ты тогда написал книгу, в которой прототипом героини — и жена твоя, не сомневаюсь, это неминуемо поймет, — стала реальная женщина? Зачем?
— Затем, что я так пишу. Не было в этом паранойи. Даже близко не было. Я лишь пытался оградить ее от того, что ее бы огорчило. Кроме того, она считает, что на самом деле прототип героини — Розали Николс.
— Ну, конечно. Из далекого прошлого.
— Да. Она действительно жила выше этажом, как та женщина в книге.
— Ладно, все это я знаю. Мы о ней говорили. Она училась в Оксфорде, вместе со мной.
— Я знаю.
— Странно все это. А что думает Розали Николс?
— Я и ее одурачил. Она сказала: «Я-то думала, ты любишь мое тело, а на самом деле ты любил только мою манеру говорить».
— Так и знала, что она это скажет. Знала, что все будет именно так. Знала наперед: она решит, что это про нее. Не сомневаюсь, она сейчас рада-радешенька. И уверена: рано или поздно кто-нибудь мне сообщит, что это она.
— Оригинальное мнение, ничего не скажешь.
— Мало того что ты крал у меня слова, ты их еще и дарил другой.
— Тебя и это злит?
— Мне это не нравится.
— Тебе больше понравилось бы, если я указал бы в примечании твое имя и адрес?
— Куда ни кинь — всё клин. Да, я злюсь. Вернее, злилась. Мне казалось, будь я на месте твоей жены, я бы сразу поняла, что он долго-долго был кем-то сильно увлечен. И это, по-моему, совсем не то, что ты мне говорил. А то, как ты коверкал наши отношения, было вообще ни к чему, потому что ты и так все извратил.
— Видишь ли, я беспокоился не за себя: Розали послужила мне чем-то вроде ширмы. Тебе придется хуже — вот чего я опасался.
— И впрямь могло быть хуже. Кто знает? Не исключено, что я еще нахлебаюсь в будущем.
— И у тебя еще один ребенок — для меня это… ну, не то чтобы удар… но… словом, да, удар. Я ведь тебя страстно любил.
— По-моему, ты меня идеализируешь из своего далека. Мне кажется, нашу жизнь, нас той поры невозможно сравнивать с тем, что ты вспоминаешь сейчас, не говоря уж о том, что ты написал в книге. А та, которую ты так страстно любил, — быть может, вовсе не я — неприметная женщина, уж никак не героиня романа.
— То была ты. Я не сумел бы так написать о ней, если б не ты. Не знаю, говорил ли я тебе, как я тебя любил, и понимал ли сам, как, пока не написал книгу. Столько было кругом самых разных препон! Но нам было чудо как хорошо, даже когда мы запирались в той жуткой комнатенке. Притом я не просто проживал с тобой считаные часы — я продолжал жить с тобой, и когда писал. Я вел воображаемую жизнь с тобой, когда тебя уже рядом не было. Очень напряженную жизнь.