— Но это невозможно. Невозможно в одно и то же время жить и воображаемой, и реальной жизнью. Вероятно, со мной ты жил воображаемой жизнью, а с ней — реальной. Послушай, нельзя же записывать все, что тебе говорят.
— А я записывал. И записываю.
— Знаешь, я злилась из-за этого, злилась всерьез. Прямо как те дикари, которые не хотят, чтобы их фотографировали: по их представлениям, фотография уносит частичку души человека.
— Еще бы тебе не злиться.
— Да уж, злилась, и не на шутку.
— А когда перестала?
— Пожалуй, так и не перестала.
— Меня очень часто тянуло поговорить с тобой.
— И записать все, что я скажу.
— Разумеется.
— Знаешь, ведь я… Меня тоже тянуло поговорить с тобой. Ужасно хотелось. Время от времени я мысленно с тобой разговариваю.
— А я с тобой.
— По-моему, фамилия Фрешфилд[50] мне не очень подходит. Тебе надо было посоветоваться со мной.
— Она из одной английской поэмы. «С утра ему опять в луга и в лес»[51].
— Это я поняла. Но получилось не очень удачно. Слишком очевидно.
— От тебя по-прежнему ничто не укроется.
— А помнишь случай, когда мы напоролись в ресторане на антисемитку? А английские критики все как один заявили, что так не могло быть, что ты все сочинил.
— Да-да. — Смеется. — Я-то думал, ты решишься меня защитить.
Смеется: — А они думали, что это плод чересчур буйного воображения.
— Да уж! Им надо почаще ходить в рестораны.
— Нам бы тоже.
— Ну, мы-то пытались, но та тетка нас осадила. После этого я зарекся ходить с тобой куда бы то ни было, во всяком случае, в христианской стране.
— Так вот почему ты опять живешь в Америке? Вот почему перестал ездить сюда — потому что слишком уж христианская это страна. Судя по книге, так оно и есть.
— Моя книга — это всего лишь книга. Уехал я по самым разным причинам. В частности, потому, что мы с тобой расстались.
— Предположим, но в романе я как бы представляю Англию, верно? Я долго над этим думала. И я вроде бы превратила тебя в иностранца. Внушила, что Англия — не для тебя.
— Не только ты, все вокруг внушало мне это. Ты превратила меня в иностранца? Понятно, куда ты клонишь, но ведь это палка о двух концах. Слушая тебя, я нередко чувствовал себя чужаком, но благодаря тебе чужак становился в какой-то мере своим. Я от тебя много чего узнал. Не то чтобы ты сама от меня ускользала; но ты мне разъяснила, сколько интересного и важного ускользает от меня. До знакомства с тобой я думал, что уже начинаю кое-что понимать в этой стране. Но чем дольше я общался с тобой, тем больше крепло у меня ощущение, что я по полгода живу в Китае двенадцатого века. В конце концов я вообще перестал что-либо понимать.