Зашел Курьянов: «Завтра возьми вещи, книжки возьми почитать, пойдешь заменишь Виктора Каминского, он уже три дня сидит безвылазно».
«Куда?» — наивно спросил я.
«На Кудыкину гору. Рахман же предупредил, что пойдешь на мероприятие, сидеть дня четыре, скажи дома, что будешь отсутствовать, но куда идешь — ни слова»…
* * *
Новая работа оказалась намного интереснее прежней, хотя бы потому, что заработная плата увеличилась почти вдвое, квартирный вопрос стал неактуальным, поскольку он решался оперативно, и все военнослужащие обеспечивались в минимальные сроки. Появилось свободное время, день был нормирован и, кроме нарядов, дежурств и чрезвычайных ситуаций, ровно в шесть часов сейфы опечатывались и кабинеты пустели. Вчерашние знакомые стали необычайно уважительными, видимо потому, что работа в службе была покрыта некоей таинственностью и мифологизирована, а в обстановке сплошной коррумпированности Комитет считался островком честности и неподкупности.
Я был завербован государством на ближайшие двадцать лет, после чего мог выйти на пенсию или продолжать служить, конечно, при соответствии звания должности. Перспектива была интересной, к неполным пятидесяти годам быть свободным и заниматься любым занятием при достаточно высокой пенсии. Мне это понравилось, наивный и молодой, я не предполагал, что планировать дальнюю перспективу — дело шаткое и неблагодарное.
Впрочем, изменение социального статуса совсем не повлияло на мое душевное состояние, я по прежнему не мог жить без нее, мысли отрывали меня от работы, иногда набирая ее номер телефона и услышав голос, я бросал трубку, поскольку язык присыхал к небу и я боялся что-либо произнести.
Я был твердо убежден, что кроме нее мне никто не нужен, что я никогда не женюсь. Настойчивые намеки матери о необходимости обзавестись семьей, раздражали меня, я вставал, одевался, хлопал дверью и уходил из дома.
Мне казалось, что с переходом на другую работу я еще более усугубил свое положение, поскольку подневольный человек, заключивший договор с государством, и выставивший свою жизнь в качестве гарантий взамен предоставляемых преференций, мало кому понравится в качестве надежного спутника жизни.
И так я жил, раздираемый безумной любовью к ней и страхом быть отверженным с одной стороны и быть недостойным ее в случае согласия.
И я звонил ей и мать поднимала трубку, грудным голосом спрашивала, кто это и приглашала ее к телефону. И она всегда подходила, ни разу не сославшись на занятость, и я был очень благодарен ей, потому что почувствуй я себя назойливым, никогда более не посмел бы ее беспокоить.