Словом, время, проведённое в бурсе, пошло Афоне на пользу. И если процесс обучения голове мозгов не прибавил, то школяр весьма преуспел в умении постоять не только за себя, но и за верного друга. К слову сказать, молодой бурсак не токмо телом закалился, но и окреп духовно. Юноша познал полную свободу в действиях и любовь к жизни, которая буйно цвела и колосилась вне стен учебного заведения. Иначе говоря, бурса возымела противоположное действие на отрока, нежели предполагали отец и дед в силу косности взглядов на молодое поколение. Так что через год, другой, третий стало Афоньке тесно в богоугодном заведении, тем более, что сообразительностью, предприимчивостью и тягой к авантюре бог его не обидел. Ведь чуть ли не на третий поход через весь Киев в баню, смекнул молодой бурсак, как разжиться съестным припасом, шагая в ногу через городской базар. И не всем известным малолетним христорадничаньем либо простым разбойным воровством, а чётко спланированной операцией по отъёму излишков у разожравшегося не в меру торгаша без чести и совести.
Обычно, ещё шествуя строем на помывку, ушлый Афоня примечал особо круглых и крикливых торговок, которые не только палкой и визгом отгоняли несостоятельного покупателя, но прямо плевались ему под ноги и осыпали извозчицкой ломовой бранью. Правда и товар у них был первостатейный. Те же сайки, крендельки да булки не валялись по углам, не дыбились клейкой кучей, а были с толком аппетитно выложены по лотку, и тот же сбитень либо квас томились в чистых, не засиженных мухами бутылях либо глечиках. Да и сами торговки были в чистых фартуках с белыми без цыпок руками, хоть одинаково торговали в жару и в холод. И если бы не их самодовольные рожи и лютая злоба к падшему, то сносить этакого зверя было бы вполне терпимо. Но как стерпеть справедливой душе, когда этакая морда, пошире прилавка, того же цыганёнка угощает хлыстом за отломанный кусок булки, словно малую собачонку? Ась?
И вот тут, когда уже свободным ходом возвращались бурсаки с помывки, начинался приводиться в действие хитрый план Афанасия. Обычно, выбрав расположившуюся поодаль от общего ряда торговку, Афоня начинал сиротски скулить:
— Тётенька, ради царя небесного подай хлебца! Есть хочется, спасу нет, — иногда он и слезу подпускал для вящей убедительности.
Так как на любом бурсаке платье в пристойном виде не держалось более полугода, то просящий корку хлеба, ничем не отличался от обычных побирушек, наводнявших торговые ряды. Разве что басурманским блеском глаз да бойкостью языка без костей, и то, если внимательнее присмотреться и прислушаться к базарному незрелому человеку. Но ведь в торговых рядах всегда недосуг до философских рассуждений о людском роде, поэтому бурсак легко сходил за попрошайку с паперти.