— На передовую едем, сестренка. Перевяжешь, если ранят?
Это он увидел у нее на рукаве белый лоскут с красным крестом.
— Крыса тебе сестренка, — буркнула Таня, зная, что он из-за шума мотора не услышит.
— А? — Перегнулся ниже. — Пожелай мне удачи.
Грузовик уже трогался с места, поэтому Таня повысила голос:
— Чтоб тебе осколком яйца оторвало!
И засмеялась — такое у него сделалось выражение лица.
Дом престарелых находился в Хёфхене, на Гинденбург-плац. Старое, приземистое здание, принадлежавшее «Бетаниену», благотворительному евангелическому обществу, где тетя Беате состояла «фице-оберин», помощницей главной диаконисы. Подчиненные называли тетю «фрау фице».
Основную часть подопечных еще в начале осады вернули родственникам. Оставили только одиноких или совсем беспомощных — было приказано освободить места для раненых. И скоро они стали поступать со всего города. Сюда привозили стариков, кто не выжил бы в обычных госпиталях, где у персонала нет навыков ухода за возрастными пациентами.
К старичью из богадельни у Тани ненависти не было, хотя они, конечно, тоже не без вины. Поди, голосовали за своего Гитлера. И воспитали ублюдков-сыновей, которые убивают и гадят по всей Европе. Но все-таки за контингентом Таня ухаживала без отвращения. Когда начались бомбежки в светлое время суток, уговорила тетю сшить из старых простыней огромное полотнище, намалевать на нем красный крест и растянуть на крыше. Все говорили, что русских варваров это не остановит. Но около дома престарелых за полтора месяца не упала ни одна бомба. Сами вы варвары.
Сегодня здесь происходило что-то непонятное. У входа несколько фургонов. На крыльце торчит какой-то «черный», со свастикой на рукаве. Рядом с ним тетя, что-то говорит, размахивает руками, в углу рта всегдашняя сигарета. Вообще-то евангелическим диаконисам курить не полагалось, но у тети специальное разрешение герра форштеера. Она не могла без табака. Курение было единственным ее грехом, за который тантхен каждый день вымаливала прощение у Господа.
Подойдя ближе, Таня услышала, как эсэсовец терпеливо говорит, кажется, не в первый раз:
— Это приказ самого гауляйтера. Всех, у кого есть хоть какие-то родственники, — по домам. Для транспортировки выделены повозки. Поторапливайтесь.
— Распорядилась уже, не подгоняйте! — сердито отвечала ему тетя. — Это старые, нездоровые люди! Они быстро не могут.
Диакониса (из беженок, новенькая, Матильда, что ли) вела под руки хромую старуху из пятнадцатой. Стали выводить и других.
Заметив племянницу, фице-оберин сказала:
— Выспалась? Подключайся, уйма работы. Видишь, дом закрывают. Линия фронта приблизилась. Здесь всё заминируют. А нас переводят на Штригауэр-плац. Будем работать обычными медсестрами.