— Что? Извини, у меня голова кругом.
Мама невиновна! Она не враг народа!
Остановился.
— Подожди, а? Я вернусь, на минуту.
Фима спросил:
— Зачем?
— Хочу спросить, от чего мать умерла. А то потом буду все время об этом думать…
— Ты чего, не знаешь, от чего на следствии умирают? — недоверчиво спросил Бляхин-младший.
— Не знаю. От чего?
Пару секунд Фима смотрел молча, потом сказал:
— От воспаления легких. Стены каменные, сырые. Если сквозняк — пиши пропало. А к бате с этим не лезь. Он что мог — рассказал. Я чего говорю: ты сейчас куда? Потому что у меня дежурство кончилось. Фрицев пленных почти нету. Начнется наступление — ночью не поспишь. А пока нормально. Давай ко мне. Посидим, выпьем, про Москву расскажешь. Я там год не был. Какая она?
— Все такая же. Пустоватая только. — Рэм посмотрел на часы. — Мне через полчаса на вокзале надо быть. Если с назначением всё устроилось, может, сразу и поеду. А если нет, придется где-то ночевать. Пустишь?
— Само собой. Давай тогда до вокзала, а там как выйдет.
Они шли бок о бок по уже темнеющим улицам, болтали о Москве. Везло Рэму сегодня на москвичей.
— В дивизионную разведку, значит, попадешь? — спросил Фима с завистью. — Хорошее место. Под победу точняк орден дадут — «звездочку», а то и «знамя». Будешь перед девчатами форсить. А у нас по-максимуму — «За боевые услуги». Тоже еще медаль! Хоть не носи. Сразу видно: герой тыла.
— Махнемся службой? — засмеялся Рэм.
— Нет уж, останемся при своих, — хохотнул Бляхин.
Уткина они прождали до семи двадцати.
— Не придет твой старлей. Загулял. Чтоб разведчик кореша или бабу не встретил — такого не бывает, — в конце концов заявил Фимка. — Чего зря мерзнуть? Двигаем ко мне. Коньяку налью, настоящего, французского.
Новый приятель квартировал при штабе, в маленькой, но отдельной комнатенке. Рэм снова не удержался, подверг кору головного мозга этиловому воздействию. Из любопытства к бутылке с короной, медалями и длинной надписью, которая хрен знает как читалась. «Коурвойзьер» оказался сильно хуже польского самогона. Горло не обжег, а ободрал, и на вкус противный. Полстопки Рэм осушил залпом, а после не притронулся. Зато Фимка подливал себе не переставая и скоро был уже хороший.
— Ефим, ты бы полегче, — попросил Рэм. — Батя твой заглянет, а у нас тут…
— Во-первых, не заглянет. Он об это время своей машинистке диктует. — Выразительным жестом Фимка показал, что именно имеет в виду, и оскалился. — А во-вторых… — Икнул, посерьезнел. — Я не Ефим, а Серафим. Старинное русское имя.
— Длинно.
— Ну зови «Серый». А Ефимом не зови. Евреем пахнет. Это сейчас нихт гут.