Тронулись нескоро и ехали очень медленно, подолгу стояли, пропуская другие поезда. Наружу никого не выпускали, только дежурных за водой. Один угол завесили тряпкой, сделали уборную. Куда везут, никто не знал. Куда-то на север.
Мать, всегда подвижная, нервная, сидела всё время в одной позе, ничего не ела, смотрела перед собой широко открытыми глазами. В первый день всё повторяла:
— Что я натворила… Что я натворила… Я утащила тебя в могилу… Я твое несчастье. Если бы не я, если бы меня не было…
Потом замолчала, о чем-то сосредоточенно думая, но Тане было не до нее. Она думала: да, да, ты утащила меня с собой, из эгоизма, из страха остаться одной.
На четвертый день поезд грохотал по длинному мосту через широкую реку. Дверь вагона, несмотря на холод, была открыта, потому что без этого задохнешься.
Мать сказала:
— На.
Вынула из-под пальто томик, отдала. Стала подниматься. Таня подумала, ей надо в уборную.
— Прости, — сказала мать. — Прости меня.
И с неожиданной легкостью разбежалась, прыгнула в освещенный прямоугольник.
Таня закричала. Другие тоже.
— Остановите! Человек упал! Остановите!
Но поезд, конечно, не остановился.
Высунулась наружу — никого. Будто матери и не было.
Все последующие годы Таня мысленно разговаривала с ней, просила прощения и не получала. Разве что станет читать Пушкина и вдруг услышит мамин голос. Но он звучал редко.
Однако и это было еще не самое дно. Дна Таня достигла, когда состав прибыл в Гетто.
На сортировке, где решали кого куда, из-за одинокой девочки-подростка возник короткий спор. Ее судьбу решали двое усталых людей с сине-белыми жетонами на груди (там по-немецки и по-польски: «Ordnungsdienst. Służba porzadkowa»).
Один сказал:
— Куда ее? Четырнадцать лет, ни то ни сё. В приюте даже для маленьких места нет.
Второй на секунду оторвался от списка, глянул.
— Какой приют? Погляди на нее — сиськи торчат. В «девишник».
Первый вздохнул.
— У тебя тут есть какие-нибудь родные, знакомые?
Она помотала головой.
Опять вздохнул.
— Ну, хоть будет крыша над головой. И с голоду не умрешь.
Дал бумажку с печатью, объяснил, куда идти.
Улица была очень грязная, заполненная серыми, чужими людьми, но после тесного, смрадного вагона, откуда не выйдешь, Тане казалось, что она на свободе. Что худший кошмар остался позади.
Это потом она узнала, что в «девишнике», казарме для одиноких девушек, основной контингент составляют несовершеннолетние преступницы из тюрем и колоний.
Отыскала номер дома, вошла в длинное помещение, где вдоль стены тянулись нары. Было наполовину темно, со света мало что разглядишь, еще и густо накурено.