Рэтбоун посмотрел на Сильвестру Дафф. Она так побелела, что выглядела едва живой. Эглантина Уэйд опустила голову, спрятав лицо в ладонях. И только Фиделис Кинэстон все так же обнимала Сильвестру, раскачивалась вместе с ней – едва заметно, взад-вперед – и что-то нашептывала, близко склонившись к подруге. Лицо ее выражало сострадание, словно в этом аду она сберегла частицу милосердия для Сильвестры и сейчас делилась им, чтобы та могла справиться со своим горем.
– Вы имеете еще что-то добавить, сэр Оливер? – нарушил молчание судья.
– Нет, милорд, – отвечал Рэтбоун. – Если у кого-то остались сомнения, я представлю соответствующее медицинское заключение, но мне не хотелось бы подвергать мистера Даффа новым унижениям и страданиям. Касательно того, что произошло на Уотер-лейн в ночь гибели его отца, он сделал заявление. Нам, несомненно, предстоят новые судебные разбирательства, на которых он будет присутствовать в качестве свидетеля, и для него это – если, конечно, он достаточно оправится физически и душевно – явится трудным испытанием. А пока я предлагаю остановиться на показаниях мисс Лэттерли.
Судья повернулся к Эбенезеру Гуду. Тот встал; лицо его было серьезно.
– Я знаком с опытом работы мисс Лэттерли как сестры милосердия, милорд. Если она расскажет суду, на чем, кроме слов мистера Даффа, основаны ее выводы, я удовлетворюсь этим.
Судья повернулся к Эстер.
В тишине зала снова зазвучал ее негромкий голос. Предельно коротко она описала увиденные ею кровоподтеки и разрывы, сравнила с другими такими же, которые залечивала в Крыму, и передала, что ей рассказывали сами солдаты.
Поблагодарив, ее отпустили. На место она вернулась оцепеневшей и измученной, лишь смутно сознавая, что ее опять со всех сторон окружают зрители. Она даже не сразу поняла, что происходит, когда сидящий рядом мужчина приобнял ее одной рукой.
– Ты поступила правильно, – мягко сказал Монк. Рука его казалась удивительно крепкой, словно он готовился принять на себя весь ее вес. – Нельзя убежать от правды, скрывая ее.
– Иногда правду лучше не знать, – прошептала она в ответ.
– Не думаю. Только не такую правду. Просто ее лучше узнавать в нужное время и другими способами.
– А как же Сильвестра? Как она вынесет ее?
– Понемногу, день за днем, с пониманием того, что построенное на правде долговечно, потому что оно основано на реальности, а не на лжи. Ты не сумеешь научить ее стойкости; это такая вещь, которой научить нельзя. – Уильям замолчал, все так же прижимая ее к себе.
– Но почему? – задумчиво спросила Эстер. – Почему они рисковали всем, совершая такие… бессмысленные вещи? – Ей тут же вспомнились высказывания Уэйда – но теперь в совершенно ином свете – о том, что природа очищает нацию, отсеивая негодных, морально неполноценных. Вспомнились и рассказы Сильвестры о любви Лейтона Даффа к опасности в те дни, когда он занимался скачками, склонности к риску и восторгу от одержанной таким способом победы. – А что насчет Кинэстона? – прошептала она Монку.