А если все же умер, то не так давно, как пожилой мужчина…
Возможно, он пролежал в этом обледеневшем переулке, истекая кровью, несколько часов!
– Что там? – спросил Шоттс, широко раскрыв глаза.
Ивэн подержал ладонь над носом и губами молодого человека, но ни малейшего тепла от дыхания не почувствовал.
Склонившись, констебль поднес лампу ближе.
Ивэн достал карманные часы, протер крышку изнанкой рукава и приложил ее к губам потерпевшего.
– Что там? – резко повторил Шоттс высоким голосом.
– Думаю, он жив! – прошептал Ивэн и поднес часы к лампе. На крышке остался слабый след от дыхания. – Он жив! – торжествующе воскликнул сержант. – Смотри!
Шоттс был реалистом. Ивэн ему нравился, но он знал, что тот – сын священника, и относился к нему снисходительно.
– Наверное, просто он умер после того, первого, – мягко сказал констебль. – У него такая страшная рана…
– Он теплый! И еще дышит! – настаивал Ивэн, наклоняясь ниже. – Ты вызвал доктора? Вызовите медицинскую карету!
Шоттс покачал головой.
– Вы его не спасете, мистер Ивэн. Он уже слишком далеко. Милосерднее дать ему уйти и ничего не знать про это. Полагаю, он все равно не ведает, кто его убил.
Ивэн даже не взглянул на него.
– Я думаю не про то, что он может рассказать. Если несчастный жив, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ему. Здесь рассуждать нечего. Найди кого-нибудь, пошли за доктором и каретой «Скорой помощи». Живее!
Шоттс колебался, обводя взглядом пустынный переулок.
– Со мной всё будет в порядке, – резко произнес Ивэн, хотя и не был так уж в этом уверен. Оставаться одному в таком месте ему не хотелось. Он был здесь чужим, в отличие от Шоттса. Чувствуя подступивший страх, Джон обеспокоился, слышен ли он в его голосе.
Неохотно подчинившись, Шоттс оставил сержанту свой фонарь. Его крепкая фигура исчезла за углом, и на секунду Ивэна охватила паника. Если тот, кто совершил эти убийства, вернется, ему нечем защитить себя.
Но зачем им возвращаться? Нелепая мысль… Так не бывает. Ивэн работал в полиции достаточно давно, фактически более пяти лет, с 1855 года, с середины Крымской войны. Он помнил свое первое убийство. Тогда-то и познакомился с Уильямом Монком, лучшим полицейским, какого знал, человеком жестоким и суровым, но самым храбрым, самым проницательным.
Ивэн оказался единственным, кто понимал, насколько уязвим Монк. Он потерял память в транспортном происшествии, но, конечно, не решился никому об этом сказать. Монк понятия не имел о своей профессии, своих способностях, конфликтах, врагах и даже друзьях. Он жил от одной опасности до другой, от разгадки до разгадки, но и тогда их смысл значил мало или вовсе ничего – оставались лишь фрагменты.