Внезапно меня обуяла жажда воздушного, летучего, невесомого, захотелось окунуться в облака, поплавать в лёгких эфирах. Однако мёртвые держали меня за руки. Тогда я разъединил погребальную цепочку — осторожно, стараясь не прервать безгласную молитву, тихо встал. Желание избежать подземного гнёта стало настолько велико, что я устремился вперёд, готовый взлететь; упал, но без промедления вскочил на ноги.
Казалось, окружавшие меня стены пещеры образованы из значительно более плотных субстанций, нежели те, что встречаются на поверхности земли. Сталактитовые колонны съёжились. Я видел, как высоко под куполом каменная твердь кристаллизуется и снижается, чтобы раздавить меня. Всё пришло в движение: вода превращалась в хлябь, хлябь затвердевала… Я чувствовал притяжение потаённых глубинных потоков. Течение природных процессов обратилось вспять. И в уплотнившейся каменной массе собора раскинувший руки Иннокентий III постепенно становился единым целым с каменным монолитом, перевоплощался в каменного Папу.
А я, ощутив лёгкость, бросился бежать — подобно свежему ветру, дух наполнял мои лёгкие и передавал мне свою силу, превозмогавшую смерть. Я вспомнил рассказы молодых людей о галерее, выводящей к солнцу. Чтобы попасть туда, надо было двигаться на север. Я без труда отыскал нужное направление: где бы ни находился, я каждый вечер вычислял, в каком направлении находится Тулуза. Этот город, который был мне так дорог, располагался к северу от пещеры Орнолак, и когда я лёг умирать, именно к нему обратил своё лицо.
Перепрыгивая через распростёртые тела, я вскоре достиг озера. Уже на берегу я заметил, что отшельник значительно уменьшился, но не придал этому значения. Меня вела сила, источник которой таился глубоко во мне. Всё, что я совершил в жизни, было не более чем забавой, чередой незначительных поступков. Я был верен своему народу, но почти ничего не сделал для него. Моя миссия начиналась только сейчас. Только сейчас я осознал своё исключительное предназначение. Я был одержим даром слова, дар этот был столь велик, что мне хотелось говорить даже на бегу. На меня неожиданно снизошло понимание происходящего, словно ушедшие совершенные оставили мне крупинки своих мыслей. Я гордился их наследием. Теперь следовало заставить его плодоносить. Я понял свой долг — рассказать людям историю своих братьев, историю истины, погребённой и воскресшей, и эта история не менее ценна, чем кровь Иисуса Христа, привезённая из Кесарии.
Шёл я, похоже, недолго. На перекрёстке, где галереи становились уже, змея, проскользнувшая у меня под ногой, указала мне правильный путь. Вдалеке забрезжил ни с чем не сравнимый свет, расточаемый дневным светилом.