Путь к свету преграждала каменная осыпь: камни нападали в заплывшую глиной трещину. Сопротивляясь, глина вспучилась, вытолкнув каменное крошево. Распластавшись на неровной поверхности подземной галереи, я полз как змея, царапаясь об острые рёбра камней, борясь с частицами окаменелой материи, сцепившимися друг с другом, чтобы задушить меня.
Наконец руки мои нащупали живые растения; напуганная моим появлением стая летучих мышей разлетелась в разные стороны. Я вырвался из объятий безжизненного камня…
У ног моих бежал Арьеж. В бесконечной лазури неба светило солнце. Упав на колени, я простёр к нему руки. И мне показалось, что я стал олицетворением своего народа. Злые хотели похоронить его заживо, но он вечно будет тянуть руки к солнцу духа.
Слава крылатому слову, что воскрешает мёртвых и омолаживает живых, вызывая в памяти лица их отцов! Слава магическому слову, что водворяет деяния людские в кладовые памяти, дабы затем извлечь их оттуда и поместить на весы, более совершенные, нежели весы трёх судий, восседающих в аду древних! Слава громкозвучному слову, что рассеивает мрак забвения!
Тишина — могущественнейшее оружие зла. Зло пронеслось над моим краем, оставив позади себя тишину и товарища её страх. Половины века оказалось достаточно, чтобы люди Юга, чью плоть и чью веру подвергли мучениям, почти забыли историю своих страданий.
Опираясь на палку, облысевший, с длинной бородой, хожу я по деревням. Люди считают меня попрошайкой, но на самом деле это я даю им. Я даю людям память.
Каким-то неведомым путём ко мне вернулась способность совершать безумства — я совершал их во времена своей молодости. Благодаря этой способности я и живу. В аббатствах сменились приоры. Повсюду новые вигье и сенешали, прибывшие из Франции. Никто из высшего начальства не знает меня. Да и кому взбредёт в голову обвинить в ереси и бросить в тюрьму старика, который пускается в пляс при виде ребёнка и с ужимками падает ниц при появлении инквизитора? Каждый раз, когда я вижу перед чьей-нибудь дверью горшок с молоком, а рядом спящего человека, я выливаю молоко ему на голову. Когда же я прохожу мимо колокола, то тороплюсь дёрнуть его за верёвку, а потом слушаю его звук.
В каждой деревне я старательно ищу того, кто способен выслушать меня до конца. Я не обращаюсь к тем, у кого есть дети. Положение отца семейства обязывает настороженно относиться к любым посягательствам на установленный порядок и официальную религию. Не обращаюсь я и к книжникам. Обычно выбираю какого-нибудь простачка с восторженным взором, потому что простак имеет больше веры, чем умный, и рассказываю ему, какой прекрасной и цветущей была земля Юга, пока сюда не пришли люди из северной Франции, как здесь почитали учёных, как воплотившаяся мысль становилась частицей всеобщей красоты. Рассказываю о гибели Безье, Каркассонна и Тулузы, посвящаю в то, как гибнет город, сумевший сохранить свои дворцы и храмы. Объясняю, что любая несправедливость порождает такую же несправедливость и эта цепочка не прервётся до тех пор, пока несправедливость не будет — нет, не исправлена, ибо внешнее исправление не имеет никакого значения, — понята, понята теми, кто её совершил, и прощена теми, кто её претерпел.