Он заглядывал мне в лицо, голос его звучал доверительно. Мы добрались до квартала Дальбад. Старичок продолжал:
— Видение сути вещей приходит к нам постепенно. Разумеется, всё зависит от количества жизней, которые ты уже прожил. Знаешь ли ты, что святой Павел прожил тридцать две жизни, прежде чем вернуться в лоно Отца?
Я ответил, что ничего такого не знаю, и спросил, откуда ему это известно.
— Цифра совершенно верная, — убедительно произнёс он, ничего не объяснив. — Ты молод! У тебя впереди долгий путь! Сколько ещё жизней тебе суждено прожить!
И я не знал, чего в голосе его было больше: жалости или восхищения. Его слова никак не вязались с картинами наслаждения, нарисованными моим воображением.
— Это здесь, — сказал мой спутник, указывая на дом, издавна принадлежавший семье Роэкс.
Я вспомнил, что некогда имел дело с Фредериком де Роэксом, братом консула.
Когда мы подошли к дому, в его распахнутые двери входили люди, среди них промелькнули две или три женщины. По их потрёпанным лицам и платьям в продольную полоску, ношение которых было предписано проституткам, я сообразил, что это девицы лёгкого поведения из предместья. Я даже узнал одну из них: за ужасающую худобу её прозвали Сухой костью. Эта жалкая девица, вечно недовольная, с тяжёлым характером, всегда давала повод поругаться с ней.
«Если судить по этой девице, — ухмыльнувшись, подумал я, — нетрудно представить, какого рода общество я здесь найду». Когда я прошёл через двор, меня втолкнули в большой зал с голыми стенами, освещённый светом факелов. Присутствующие, принадлежавшие ко всем слоям общества, тихо переговаривались между собой. Серьёзность и благочестие, отличавшие поведение участников собрания, дали мне понять, что собрание носит совершенно иной характер, нежели тот, который я себе представлял; и я застыл в изумлении.
Пока я стоял, не зная, куда деть руки, боковая дверь отворилась и вошла Эсклармонда де Фуа; я оцепенел.
Она была в чёрном платье, застёгнутом спереди на пуговицы, на плечи наброшена фиолетовая вуаль. Не было ни золотых, ни иных сверкающих украшений, только на голове, поддерживая причёску, поблескивал тонкий серебряный обруч с сияющим как звезда сапфиром. Чудесный сине-зелёный камень, светившийся в центре её чистого лба, завораживал. Но больше всего меня поразила печаль, окутавшая облик молодой женщины. Эсклармонда смотрела прямо перед собой, поверх голов собравшихся, словно ей было дано видеть невидимый мир.
Сопровождавший меня старик оставил меня и, рассекая толпу, подошёл к Эсклармонде и стал ей что-то нашёптывать доверительным тоном. Вытянув в мою сторону палец, он с важным видом сказал ей что-то, но его сообщение не вызвало у неё интереса — похоже, она пропустила его слова мимо ушей.