— Сейчас...
— Пиши, что расход на содержание жида Шуйский станет делать сам, потом подавать расходную бумагу на имя великого государя Дмитрия Иоанновича... Пиши, пиши... Так. Потом будет ему сделан возврат из казны потраченных средств. Но не менее как сто рублей в день...
Варнаварец поднял недоумённое лицо на великого князя, но тут же опустил лик к письму, понял, зачем пишет неуёмную бумагу.
— Написал? Теперь ставь подпись: Дмитрий Иоаннович, государь всея Руси руку приложил... Ну, детский пальчик, обмакнуть в чернила, ты сам найдёшь.
Варнаварец кивнул. Пальчик всегда найдётся. А как же государь?
— Давай подпишу сразу эту бумагу и пустой лист. На пустой лист перенесёшь, что сейчас написал, пальчик приложишь и пусть та бумага за подписью волчонка Дмитрия очутится в Литве или в Польше...
На писаном и на пустом листе Иван Васильевич в самом низу мелко, как бы подобострастно, подписал: «Согласен. Иван Третий».
Варнаварец хмыкнул:
— Могу, великий государь, перетолкнуть эту бумагу хоть папе римскому.
— Не надо. Тогда враньё почуют. Пусть ляхи слёзы умиления льют по жиду, им бы так жить... Я потом с ним самолично, со Схарием... Шуйскому накажи, чтобы жид через месяц был здоров, весел и ждал меня с радостию великой.
Варнаварец покачал головой. Да уж, иметь дело с Иваном Третьим — всё равно что целоваться с кабаном.
Иван Третий косо глянул на безмерный обоз, тянувшийся из новгородских пределов в сторону Москвы, спросил:
— Шведы — что? Литвины — как? Как псковские?
— Шведы покрутились пять дней возле берега, отошли прочь. Литвинам некогда, крымские татары осадили Киев, грабят весь юг Польской земли. А псковские молодцом стояли, своего слова не порушили. Они новгородских гонцов приняли, напоили, накормили и отправили назад. Сослались на «Договор», что у них с тобой подписан.
— У меня и с Великим Новгородом «Договор» был. Ну-ну... Теперь снова пиши! Четыре сотни семей известных, новгородских, пусть перевозят к нам, на Москву. А четыре сотни московских семей пусть заселяются в Новгород... Скота много отбили у новгородцев?
— Ой, много, великий государь! Не считано. Режут наши ихний скот, ставят сабельный удар на быках да коровах. Спорят, кто телёнка на копьё поднимет... Поелику гнать скот некому, пастухов в твоём войске нет, а татары скота себе не хотят. Им скот с собой — куда? Им серебро да шаболье надобно...
— Вели скот больше не резать, пусть бросают в поле. Москвичи, что пойдут на житьё в Новгород, тот скот себе приберут...
За пологом свистнули долгим переливом. В шатёр просунулся старшинка личной охраны: