Во дворе тут заорали, послышался топот боевых коней.
Схария торжественно выпрямился, замер.
— Чего?! — проорал голос Шуйского на улице, под окнами горницы. — Чего там?
— Великая Княгиня Елена изволит спать укладывать государя всея Руси Дмитрия Иоанновича! Велено тебе быть к ней завтра до обеденного часа!
Шуйский весело матюгнулся, во дворе забегали, заругались, лошади устало застучали копытами по доскам конюшни.
Схария на глазах сошёл лицом. Побелел:
— Как же так? — зашептал он. — А я? А обо мне — когда?
— Ты, Схария, на Руси Великой живёшь. — Туго потянулся Иван Васильевич, до хруста костей. — Здесь правило, когда власть меняется, длинное. Длиннее боевого копья. А правило такое — сиди и не высовывайся. Понадобен станешь — вынут и доставят. Не понадобен пока, значит — жди!
— Как ждать? Я сколько сил и денег и труда положил, чтобы Русь твоя, подлая, во свет нашей веры вошла, а теперь ...
— Ночь пока на дворе. Не свет. Вернёмся, давай, к нашему договору.
— Эх! — Схария схватился за голову, упал на скамейку, покрутился на ней, снова вскочил.
— Вот то золото, — стал бубнить Иван Васильевич, — которое под Воробьёвыми горами, я отдам лично тебе. Ты потом им сам распоряжайся. Если желаешь, отдай своим однокровникам. Только память моего ближнего родственника, Дмитрия Донского, ради бога, не марай. Он ваше золото у Мамая забрал не пограбёжным обычаем, а по праву военной добычи... Меня же ты станешь выкупать тем золотом, на которое тебе укажет архимандрит московский, настоятель Успенского собора. К нему придёшь и скажешь: «Ихь бин кара шошка»[92]. И сразу не из земли золото получишь, а чистое, даже помытое.
— Это что, пароль такой? Чей язык?
— Древний язык... Но ведь и я не понимаю, на каком ты языке говоришь. «Пароль... пароль»... Значит, золото возьмёшь, там будет пудов сто...
Схария посмотрел на Ивана Васильевича, как чумной на мужиков с крючьями: сейчас крючья воткнут и поволокут в яму. Сглотнул, но спросил:
— Ты, Иван, может, головой тронулся? Какие на Руси сто пудов золота, а?
— А такие. Это наша, личная и тайная, великих князей Московских, казна. Хватит тебе ста пудов? За мою жизнь?
Схария уже и думать позабыл, что его пора бы уже и выпустить. Заходил по горнице, стал считать: