— А почему обратно в Москву едем?
— В Москву не едем, — стал объяснять Шуйский. — Едем теперь мимо Москвы, на город Тулу. Не доезжая Тулы, повернём в польскую сторону, там старая дорога есть...
— А там — опять стрелецкая засада! Обвести меня хочешь, кучер? Останавливай обоз и давай сюда новгородца!
Зуда Пальцев, испуганный, с глазами полными слёз, точно подтвердил купцу, что если сейчас поехать вброд через реку Пахру, то и выйдет путь на Тулу.
— Нас уже ищут, — вполне серьёзно добавил Шуйский. — Скоро вокруг Москвы не протолкнёшься от вооружённых наймитов Ивана Третьего... Думай быстро, купец! Едем или не едем?
Мойша из Пизы забрался в повозку, тронулись, поехали. Лошади пошли ровным, скорым ходом. Зуду Пальцева два гридня просто забросили на ходу в колымагу, он ударился о второго пленника и захлюпал носом.
Зуда давно торговал, на Москве бывал и вокруг Москвы ходил. Торговал с короба шведскими иголками да всякой мелкой всячиной вроде медных напёрстков, колечек со стёклышками и цветных лент польской работы. И он точно знал, что после брода через Пахру на город Тулу надо поворачивать вправо. А если повернуть налево, то попадёшь в самое страшное на Москве место — Болото!
Кони прошли пахринский брод и повернули налево. Зуда Пальцев в голос зарыдал.
* * *
Иван Васильевич в то раннее утро молился. Молился один в Успенском соборе, аж с полуночи. То каялся, то, воззарившись на свирепый лик Спаса Нерукотворного, обвинял Бога в делах грешных:
— А сына моего, первенца, пошто дозволил отравить Еленке молдаванской? Этакий бы государь вырос для Руси! И телом был здоров, и разумом не обижен! И Божественные поучения исполнял со тщанием... А жену мою первую, Марью Борисовну, кто извёл? Небось Господь ты наш безгрешный, думаешь, она от родин скончалась? Эва! Все так думают, вся Москва и всё порубежье. Только я тебе скажу истину, уморили её злым питьём бесовские латинские лекари. У меня о том и бумаги есть. Храню в тайне, умирать стану, приду сюда в собор, встану перед тобой, а позади поставлю потомков тех бояр, кто лекаря того, Симеху, подговорил мою Марьюшку опоить смертным отваром. Ты меня знаешь, я человек свирепых кровей, не постесняюсь тут вас всех... топором в храме!
Настоятель Успенского собора, спрятавшись под парчовым покровом алтаря (не успел из храма в придел укрыться), исходил мочой и потом. Он никогда не видел своего государя таким грозным. И грозным на кого? На Бога! Страх так и гнал из настоятеля разную жидкость: чуялось, что вот-вот через поры кожи закапает и кровь...
— А Еленку молдаванскую, думаешь, это я благословил на брак со своим сыночком Иванушкой?.. Я ведь по лику её сразу увидал, что змея она и больше никто. Мои послы, что в Бессарабию ходили на предмет сватовства, потом, под дыбой сознались, что отец её, Дмитрий, король молдавский, только так, по подсказке католиков подлых, обещал мне помогать против крымских татар и против турок. Православным уставом крестился. Твоим уставом! А сам, вишь ты, после замужества доченьки своей велел моим полкам отойти от его границ подальше, чтобы на него не обиделись татары и поляки... Продал меня мой сват... Ничего, я до него ещё доберусь! Не я доберусь, тако внуки мои до его страны дотянутся!