А русские ничего, мирно проехали мимо, на речку Гайчур.
— А-а-а! Хвосты пахарей, собаки! Испугались? — орали из-за Дона ногайцы, обирая убитых калмыков.
Русские, коих оказалась всего-то сотня конников, а не войско, на дальнюю ругань не отвечали и ехали туда, где высоко на шесте колыхался на ветру вымпел ханской ставки...
— Нет, погоди, урускан[38] Ибан-кнез, — заволновался Менгли-Гирей. — Ведь тогда выйдет война!
— Война, она всегда была и будет. А так, вот, погляди. — Иван Третий отодвинул с ковра, на котором они сидели, широкую золотую тарелку с мясом нерожавшей кобылицы, расстелил полотняную карту: — Вот. Ты станешь конно подыматься по Волге на север да встанешь в городке Алатыре. А я со своими пешими отрядами подойду прямо под стены Казани с запада, от Тулы и Каширы. Другой мой отряд рванёт по волжскому льду. Да вятичи зайдут с тыла. Капкан получится!
— Зимой мы воевать не можем, — быстро сказал Менгли-Гирей. — Холодно. Коням травы нет.
— А я распоряжусь твоим коням подогнать обозы с ячменной крупой да со ржаными сухарями, а? Подымись по Волге и встань где прошу. Две недели не воюй, а просто постой на виду у города Казани. Пару недель попируешь у костра — и домой...
— А что я за это иметь буду? — совсем свёл глаза в щёлки Менгли-Гирей.
— Ты уже поимел, друг мой и брат. А вот люди твои за холода и прочие напасти мзду поимеют с казанцев.
— Как так, Ибан-кнез? То к Казани ходи, то не ходи! Как так поиметь, только стоя на виду?
— Но ведь при нашей резне казанцы побегут из города!
— Побегут! — тут же согласился Менгли-Гирей. — Ох как побегут!
— Так пусть твои люди их словят.
Крымский хан совсем зажмурил глаза. Скоро он такую добрую весточку доведёт до своих тысяцких, те передадут её мурзам и абызам[39]. Все роды возрадуются! И молитвы за своего хана вознесут!.. А если крепко подумать?
...Они уже половину часа, если не более, как солнце пошло на убыль, спорили о том, надо ли воевать Казань. Каждый понимал, что надо. Но Менгли-Гирей видел себя, если казанцы выстоят, валяющимся в Константинополе на полу перед Великим султаном Махмудом Белобородым. И на шее у него, у Менгли — шёлковый шнурок. Уже затянутый.
А Ибан Базилевс, урус Ак Сар[40], сильно раззадорился: Казань ему отдай и всё тут! Он и деньгами звенел.
— Тут выгода тебе какая, — в третий раз начал толковать Иван Московский. — Казань с моего княжества берёт пятьсот гривен дани ежегодно. Потом добавляет своих пять сотен и везёт тебе уже тысячу гривен. Ты свои динарии добавляешь и везёшь всю дань в Константинополь бусурманам. Серебро везёшь, не медяки! А ежели я стану собирать общую дань с улуса Джучи