— А крысы? — спросил ошалевший молодой князь.
— И крысы выгорели.
— А народ как же?
— А что народ? Народ наш из воды вылез и пошёл стучать топорами. Побывай нынче в тех местах, так краше и чуднее их, поди, нет.
— Они, те места, не под моей рукой...
— А ты тоже помахай топором — и будут под твоей!
* * *
— Об чём задумался, великий князь? — громко вопросил игумен Волоцкий. — Наверное, о крысах?
— Откель прознал? Мысли чтёшь?
— Да нет, просто ты два раза помянул шёпотом «Вавилонскую купель».
— Так ты, святой отец, тот обряд знаешь?
— Знаю, великий князь.
— А благословишь ли меня на его исполнение? Ведь обряд тот языческий.
— Благословлю, великий князь. Ибо в страданиях народа я разницы не делаю по вере и по крови страждущих. Сё человек страдает, не пень!
Оба они понимали, о чём спрошено благословление и от чего очищает душу великого князя игумен Волоцкий. От греха на пролитие русской крови. Той крови, которая вот-вот захлебнётся в грязной крови подлых иноверцев. Так что чистить кровь надобно. Во имя детей и внуков.
И начинать следует с Великого Новгорода. С головы. С головы Марфы-посадницы...
* * *
Марфа Борецкая извелась. Воскресный день, во храмах новгородских колокола заливаются благостным звоном, а ей, Марфе, сегодня после обедни, на тайном сборе всех заговорщиков, объявлять о последнем дне Господина Великого Новгорода в русской вотчине! Правда, и радость будет — сказать, что сей день (а сие случится через месяц) станет первым днём жития народа новгородского под державной рукой короля литвинского Александра!
Фёдор Исаакович Борецкий, воевода новгородский, вошёл в светёлку матери, внимательным глазом оглядел большую, крупную женщину.
— Что вы, мамаша, пригорюнились? — завёл разговор Фёдор Исаакович. — Не надо горевать, беса тешить! Мои люди тайно донесли мне вчерась, что три полка литвинских уже вышли в нашу сторону. При десяти пушках, при обозах. А в обозах и святые католические отцы, и всё убранство для перелицевания новгородских храмов в костёлы.
Фёдор Исаакович матери бесчестно врал. Александр, король литвинский, после женитьбы на дочери Ивана Третьего только махал рукой на «заговор пархатых». Был молодой король Александр повседневно выпивший и орал послам новгородским:
— У меня медовый месяц! Пошли вон!
Даны и шведы, и немцы при начале жидовского заговора, два года назад, первыми совавшие Великому Новгороду оружие и ратных людей, после неудачного покушения на жизнь Ивана Третьего попритихли. И тоже отмахивались: «Потом, потом!»
Фёдор Исаакович Борецкий мать совершенно не боялся. Другое дело брат его, младший Борецкий, Мишка. Тот два раза был матерью самолично бит татарской камчой