Янтарная сакма (Дегтярев) - страница 8

Дверь в хату разом распахнулась. На пороге стоял дряхлый старик в замызганной донельзя рясе. В руках он, наподобие щита, держал Требник — затрёпанную книгу со стёртым рисунком креста. Позади попа высился, загородивши дверь, литвинский сотник.

— Ну, давайте скорее творите причастие да поедем! Князь Смоленский ждёт! Не то сам сюда нагрянет, тогда вам тут всем не до попов станется. Одна только исповедь из вас полезет!

— Не шуми, суена корова! — круто взял на горло Бусыга. — Договор есть между смоленским и московским князем — купцов не трогать!

— А будто я вас трону! Сабли вас тронут, а я тут при чём?

— Эх ты, а ещё русский! — прокряхтел со скамейки Афанасий Никитин. — Не стыдно ли?

— А жить-то надо! Вон ты хоть и хожалый, да, кажись, ещё и купец, а тоже, поди, жить хочешь?

Бусыга не вынес наглости, налёг на дверь в хату, вытолкал сотника наружу:

— Пошёл, нехристь папёжский![11] Иди, ксендзу жалуйся!

Поп, которого привезли из старого хутора, сам, видать, стоял одной ногой в холодной домовине[12]. Его пошатывало. Проня Смолянов обмыл горлышко той баклаги, откуда пил Афанасий Никитин, да обтёр его рукавом, поднёс баклагу попу:

— Давай, глотни! Живее станешь!

Поп не отказался, глотнул. Почмокал беззубым ртом, ещё глотнул. Три раза. Сунул ополовиненную баклагу в широкий карман под нутром своей рясы, выпростал наружу натуральный православный крест литого серебра и заговорил чисто, намоленным голосом:

— Причащается раб Божий... Как тебя зовут, странник?

— Погоди, остановил попа Проня. — Мы тут про наши дела не договорили ещё. Стань к окошку, бормочи туда свои молитвы. Чтобы сотник слышал. А мы ещё пошепчемся...

— Про што уж нам шептаться? — удивился купец Афанасий. — Разве про смерть? Так вон она, рядом!

— Ты погоди про смерть! — испугался Проня. — Про Китай нам скажи. Там же ткань творят именем шёлк! Дорогущую! Она там почём, эта ткань? И выгодно ли её покупать, чтобы впятеро у нас, в Ганзе, обернуть цену?

Афанасий Никитин то ли закашлял, то ли засмеялся. Проня Смолянов опять поднёс ему в глиняном стаканчике жидовского зелья. Афанасий зелье оттолкнул:

— Шёлк? Ты хоть тот шёлк видывал? Как тебя кличут?

— Проня... Смолянов буду...

— Вот, Проня, баба твоя из паутинок лесных могла бы спрясть ткань?

— Нет, Афанасий, этого невозможно, — вмешался Бусыга.

— То-то и оно. Настоящий шёлк, он тоже из паутинок, а те из червей выходят. И сам как паутинка. И сделать ту паутинку тканью, скажем, аршина в три, на это год требуется. А везут его из Китая на тысячах верблюдов! Это нам, грешным купцам, полный раззор. Китайцы закупают у алтайских хакасов лён! Хакасы свой лён тонко чешут... Да потом тот лён на веретене свивают в тончайшую нить. И продают узкоглазым китаёзам. А они уже к той хакасской нити присучивают нитку от своих червяков. Льняная нить сама выходит чуть толще паутинки да блестит от присученной китайской. Лён — всему голова! Из той смешанной нити и ткут китаёзы свой шёлк, ткут да раскрашивают. Краски у них к тому делу крепкие есть... Индийские, правда, краски. Нашим бабам тоже можно тонкий лён прясть, только зачем? Его не продашь. Китайского клейма на нём не будет, вот и не продашь.