— Нравится? — осведомился гость.
— Я тронут, — осторожно отозвался граф.
— А кто писал? — самодовольно рассмеялся Иван Фёдорович. — Вернее, под чью диктовку писалось?
— Ещё более тронут вашим мнением. — Михаил всё ещё не знал, как ему держаться с бывшим товарищем. Друг он ему, как прежде, или...
— Не важно, каково моё мнение, — прервал его Паскевич. — Хотя оно действительно самое высокое. Не важно даже, что написано в донесении моего порфирородного подопечного. Он — мальчишка, и государь весьма мало значения придаёт его словам. А жаль. Важно, каково будет мнение самого императора, который скоро собирается отбыть на конгресс в Аахен, а после посетить Францию. Вы, граф, сами понимаете, что ваш корпус высочайшим вниманием обойдён не будет. Особенно учитывая всё то, что о нём говорят...
Воронцов подавил тяжёлый вздох.
— Кстати, действительные суждения великого князя далеко не так восторженны, — продолжал Паскевич. — В царской семье все обожают фрунт. Я бы назвал это манией. Даже фамильным расстройством психики, унаследованным от покойного государя Павла Петровича. — Кажется, генерал расслабился и даже позволял себе вольно отзываться о покровителях. — Но с подобным положением вещей приходится считаться. Всё это понимают. Кроме вас. Вы один, как белый ворон. Портите строй.
Граф скосил глаза на зеркало и усмехнулся. Ещё немного, и его правда: ворон совсем поседеет.
— Я сказал царевичу, что надобно уважать войска, с которыми ему ещё служить. Что можно одним неловким словом обидеть старых воинов и одного из лучших наших полководцев. Мальчишка спёкся и позволил продиктовать правильное донесение. Но. — Паскевич поднял палец, — всё это в высшей степени неважно, если сам государь осудит ваши методы. А он их осудит. Ты же, чёрт возьми, ничему не учишь солдат!
— То есть как? — оторопел Воронцов. — Позволь, Иван Фёдорович! Что за глупость...
— Ничуть не глупость. Признаюсь тебе, я не ожидал найти корпус в таком порядке. У нас болтают о полном падении дисциплины. Но твои люди всё равно ничего не умеют. Ты полагаешься на природную храбрость и смекалку нашего солдата. Не более.
Воронцов резко встал.
— Не знаю, кто внушил тебе подобные мысли, Иван Фёдорович, но в моём корпусе учения не прекращаются. Вряд ли твои люди в состоянии преодолеть за день пятнадцать вёрст в полном снаряжении...
— Пятнадцать? — переспросил Паскевич. — Нет, столько не смогут. Впрочем, я не считал. Да и охота была? Ведь спрашивают за другое.
— Не смогут, — констатировал Воронцов. — А у меня и двадцать пять проходят, если без реки. Знаешь, какая у меня прицельность огня у егерей?