Михаил Семёнович не собирался ехать. Он не любил столпотворения в церкви, но всегда в него попадал по долгу службы. Положение обязывало его присутствовать и на этот раз. Старенький епископ вёл литургию довольно шустро. Пятеро помогавших ему батюшек-исповедников разделили между собой молящихся и бойко отпускали грехи. Кажется, они и сами понимали, что при такой давке вдумчивого покаяния не получится, и расправлялись с народом без волокиты. Какая-то барыня по католическому образцу попыталась увлечь священника рассказом о своих интересных пороках, но получила в ответ: «Называй грех и проходи». Воронцов рассмеялся в душе: «Правильно, так её. Вечно разведут канитель!»
Между тем впереди, за спинами собравшихся, мелькнуло личико Лизы — узенькое, бледное, как всегда, немножко испуганное. А вот и громадная шляпа её матушки — с лентами, розанами и кружевной накидкой. Старая графиня и в семьдесят лет умела себя подать. Вокруг тётки, как обычно, теснился выводок девиц Раевских.
Михаил Семёнович отвернулся и сделал скучное лицо. С памятного бала они с Лизой пребывали в немой ссоре. Хотя ни слова между ними не было сказано. Граф вспомнил, как месяц назад в этом самом храме видел мадемуазель Браницкую совершенно одну, без родных. И тоже не решился подойти. Но совсем по иной причине. Народу тогда было немного. Воронцов встал у колонны и погрузился в раздумья. Пел хор. Ничто вокруг не отвлекало внимания. Ни толкотня, ни просьбы передать свечку, ни необходимость постоянно оставаться под скрещением сотен взглядов. Командующий к этому привык, не испытывал ни малейшей неловкости, но временами хотел побыть один — сам по себе. Потому и приехал без сопровождения. Видимо, Лиза тоже иной раз чувствовала потребность вынырнуть из недр шумного семейства, отрешиться от чужих забот и подумать о своих.
Хор смолк. Батюшка вынес из алтаря громадную Книгу в золотом переплёте с лиловыми аметистами, положил на аналой и, открыв в нужном месте, начал чтение. Сегодня повествовали об Иоакиме и Анне, у которых не было детей. Михаилу всегда становилось жалко Иоакима, человека доброго, богобоязненного, любившего супругу, но гонимого и презираемого за то, что он никак не мог продлить род. Однажды несчастный муж даже бежал от насмехавшихся над ним иудеев. «И столь горько стало Иоакиму, и не пошёл он к жене своей, а ушёл в пустыню, поставил там свою палатку, и постился сорок дней и сорок ночей, говоря: не войду ни для еды, ни для питья, пока не снизойдёт ко мне Господь, и будет мне едою и питьём молитва».