— Вольно. Ржите, жеребцы! Ну, граф, ну, позабавил. Давно так легко не было. Кажется, всё сказал. Прямо в глаза. Что за счастье!
Затем, отослав штабных, он пригласил Михаила Семёновича к себе в кабинет. Предложил сесть. Позволил рассматривать себя сколько влезет. Был он грузен, шея короткая, седоватые волосы стояли вокруг головы торчком, как грива. Острый, вызывающий прищур глаз. Несмотря на явную браваду, насторожен и хитёр. Может задавить лапой. А может оставить на потом. Пока сыт.
— Я о твоих подвигах наслышан, — рыкнул Алексей Петрович. — Небось, держишь обиду, что в команду ко мне попал? Думаешь, сгною? Зверь Ермолов. Страшилище на всю армию. Правильно думаешь, таков я и есть. Угодно принять меня командиром — будем служить. Нет, воля ваша — от меня выйдут одни слёзы. Ни связи, ни заступничество вам не помогут.
Воронцов дождался, пока командующий замолчит, и ответил в тон, так же твёрдо:
— Вы, Алексей Петрович, старше меня и служить начали много раньше. Потому не могу считать за бесчестье быть под вашей командой. В армии я никогда на связи своей семьи не опирался. Угодно вам иметь в подчинении генерала, к которому после каждой вашей грозной выходки станут бегать обиженные? — будем работать. Нет, воля ваша. Я приказов не обсуждаю, но и в бараний рог себя согнуть не дам.
Ермолов рассмеялся. Протянул руку.
— Вы мне нравитесь, — бросил отрывисто. — Как вы это лихо при Краоне... Жаль, жаль. Трус Блюхер! Ещё там бы с Бонапартом разделались. — Он пожевал оттопыренными губами. — Даже не знаю, хватило бы у меня пороху вот так, без приказа, заменить командующего.
Ермолов подошёл к бюро, щёлкнул выдвижной крышкой, извлёк какой-то листок.
— Тогда вами все гордились. Многие хотели иметь ваш портрет. Без высочайшего соизволения было гравировано, по образчику, который хранился у покойного Марина, поэта. И я, старый дурак, тоже взял в виде фронды. Знай наших.
Михаил Семёнович был тронут. Он знал историю с изображением. Но сам не видел. Теперь вот только и довелось. Из рук соперника. Действительно, с маленького акварельного портрета, который лет десять назад подарил Марину по дружбе.
— Кто бы мог предположить, что нас вот так лбами друг к дружке поставят? — раздумчиво проговорил Ермолов. — Дело чести нашей, батюшка, удержаться от ссор. Я, сударь мой, не хочу давать ни двору, ни свитским комедию наших честолюбий. Человек я жёсткий. Но не злодей. Примите, каков есть.
Воронцов принял. А что оставалось делать? Вскоре они сошлись. Абсолютно разные. Во всём противоположные. И крепко пришедшиеся друг другу по сердцу. Прослужили вместе год. Расставались со слезами. Михаил уходил командующим оккупационного корпуса. Знатное повышение. Ермолов на Кавказ. То ли взлёт. То ли немилость. Там целая армия. Но уж больно далеко от столиц... Видно, не оправдал Алексей Петрович высочайшего доверия. Всё сделал на зло. Полюбил врага. Совсем по-христиански. На такой оборот ни в штабах, ни при дворе не рассчитывали.