– Стрельцы дело сказывают, никакие Пожарские да Мстиславские нам не надобны. Давайте-ка, братцы, за Мишку-отрока хлопотать.
Иван, доверенный человек Трубецкого, приоткрыл низенькую дверь и шепотом спросил:
– Звал, батюшка?
Князь, заметив его, махнул рукой.
– Заходь.
Осторожно шагая по набросанным на пол коврикам, Иван подошел к широкой лавке, на которой лежал хозяин, подтянул скамеечку для ног и сел на нее. Лицо его было мрачнее тучи. Трубецкой же, напротив, улыбался, щеки его зарумянились. Покосившись на дверь, он радостно прошептал:
– Завтра явлю миру чудо исцеления. Ух и подивятся бояре! Меня, небось, уже схоронили, а? Ниче, теперь сведают, что не только чадо найденное могет чудеса учинять.
– Поздненько сподобился, батюшка, – горестно вздохнул Иван.
Дмитрий Тимофеевич нахмурился.
– Что так? Да сказывай же, не томи.
– Утрась казаки тьмочисленные осадили Крутицкое подворье. Им отомкнуть не восхотели, так они ворота выломали. Подать, кричат, нам митрополита Ефрема.
– И? – встревожился Трубецкой. – За что стоят?
– Грамоту приволокли, мол, дайте им Мишку Романова на царство.
Приподнявшись на локте, князь ошарашенно воскликнул:
– Кого?!
– Да, батюшка Дмитрий Тимофеич, его, Филаретову ветвь младую. Ефрем-то своего человечка им выслал, чтоб грамотку принять, так они сверх нее еще и саблю положили. Мол, за нами сила.
– Так и есть. Не зря бояре время-то тянули, все ждали, когда казаки по домам разъедутся. С ними-то не поратуешь. Но как? Почему за Мишку они? Меня ж надобно держаться, разве не я им отцом родным был?
– Оно конечно, да только опоздал ты с чудом исцеления-то, батюшка. Покудова они думали, что ты помрешь с часу на час, их кто-то за Мишку и подговорил.
– Ох, несмыслы, дураки лободырные! – вскипел Трубецкой. – Да как же они на отрока-то польстились? Аль посулил им чего? А я ведь у Пожарского денег для них стребовал! Пиры им закатывал, вином поил! И так они благодарствуют! Межеумки проклятые!
Он вскочил с постели, пошатнулся, но на ногах устоял. Иван с удивлением наблюдал, как князь, обычно такой спокойный, нервно ходит из угла в угол. Борода его стояла торчком, усы топорщились, щеки пылали гневом. Проходя мимо стола, Дмитрий Тимофеевич в ярости ударил по нему кулаком.
– Предатели! Негораздки! Ну, я им не спущу!
Стоявшие на столе кувшин и плошки с лекарствами подпрыгнули и жалобно звякнули.
Выпустив пар, Трубецкой повалился на лавку. Несмотря на свои угрозы, он прекрасно понимал, что дело сделано. Раз уж казаки потребовали в цари Михаила Романова, то повернуть назад их уже не заставишь. Князь сидел, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону и тихо стонал от бессилия.