— Понятно. Все? — спросил Турилин.
— Все, — ответил Птицын. — Брать надо прямо с работы, на публике, сразу захватывать инициативу.
— Трофим Васильевич, ваше мнение? — обратился к Ломакину Турилин.
Старший группы склонил голову к одному плечу, к другому, словно рассматривал вопрос под разными углами, неторопливо начал:
— Поостерегся бы, поостерегся. Видится мне, Крошина в лоб не взять. Я в МУРе ребят знаю, нам у них еще учиться. — Он взглянул на братьев. — Мне видится, с Ленинграда надо начинать, с обыска у его мамаши. Если найдем его кассу, Крошин в старом валютном деле потонет, тогда его и по нашему делу привлечь возможно.
— Понятно, Трофим Васильевич. Спасибо, Лева, вы у нас главный специалист. Слушаем вас, — сказал Турилин.
— Наиглавнейший, — вставил один из братьев, — создавший миф о непобедимости Крошина.
Лев повернулся, посмотрел говорившему в глаза. Наступила неловкая пауза. Следователь, сидевший за столом неподвижно, не подававший вообще никаких признаков жизни, вдруг сказал:
— Не стоит, Лев Иванович. — Он тоже взглянул на Птицыных, без надобности переложил на столе папки. — Если бы мы были в экспериментальной мастерской, уважаемые, я бы вам разрешил попробовать осуществить ваше предложение.
Братья, признанные асы уголовного розыска, не привыкли к такому тону и приготовились дать отпор. Турилин жестом остановил их и сердито сказал:
— Вас ждут, Лев Иванович.
Лева понял, что по его вине пострадала честь мундира, и смутился.
— Не знаю, — наконец сказал он, — не знаю, как вести допрос Крошина…
— Браво! — сказал кто-то из братьев.
«Ну, я вам, черти, дома выдам», — решил Турилин и кивнул Леве.
— …Но я знаю, как допрос вести нельзя. Как рекомендует Анатолий, так нельзя. На Крошина нельзя давить напрямую.
— Уговаривать прикажете? — сорвался Анатолий.
— Нет. Уговаривать тоже не годится, — спокойно ответил Лева. Он видел, с каким вниманием смотрят на него Турилин и следователь, и заговорил увереннее: — Крошина понять надо.
— Валютчика и убийцу…
— Слушай, Птичкин… — Ломакин сердито засопел, махнул рукой. — Прошу извинить, Константин Константинович. Прошу извинить, Николай Тимофеевич.
Леве стало ясно, что больше никто из братьев не произнесет ни слова.
— Крошин живет в выдуманном мире собственного «я». Для него оценка этого «я» важнее всего на свете. Его не следует пугать, в такой ситуации его «я» вырастает до неимоверных размеров, загораживает белый свет. Крошин труслив, склонен к неврастении, однако, подпирая себя «я»-концепцией, умеет сдерживаться, выглядит смелым и спокойным. Все его поведение в создавшейся ситуации доказывает мою правоту. — Лева вздохнул и закончил: — Все.