Коляска мягко катилась вниз по бульварам, весеннее солнце, дробясь и вспыхивая, горело в огромных, как озерки, синих лужах, и из-под звонких лошадиных копыт вылетали снопы ослепительно веселых брызг. Легкий шум, колеса катятся по воде, и, если перегнуться через край коляски, видно, как поток воды, мутной и пенистой, сопровождает их движение. На бульварах по-весеннему мокро, грязно, пустынно, скамейки убраны, деревья стоят без листвы, тоненькие и незащищенные.
Миновали тесную Арбатскую площадь, вымощенную крупным булыжником, блеснули маковки церквей – дальше, дальше, – кучер зычно гикнул, и вот уже Москва-река. Шушке она казалась беспредельной, и он спросил у Кало, куда река течет и где ее конец.
– У реки, мой друг, как и у человеческой жизни, нет конца, – медленно заговорил Кало. – Она вливает свои волны в другую реку, и та несет их дальше, пока не придут волны к морю и не встретятся там с волнами многих, многих рек… – Он помолчал, глядя на плывущие льдины. – Так и люди. Начнет человек какое-нибудь дело, не успеет довести его до конца, а придет другой и продолжит.
Кало сегодня был настроен мечтательно.
– О, мой мальчик, одинокому человеку очень трудно! Надо жить так, чтобы иметь много друзей. Вот я стар и одинок. Мне порою бывает так плохо…
Шушка серьезно смотрел на Кало, сдвинув темные бровки. От напряжения на переносице образовалась смешная недетская морщинка.
Шушка шумно вздохнул и ничего не сказал. Коляска остановилась почти у самой воды. Большие грязно-серые сверху и голубые на срезах льдины плыли по темной воде, тесня и толкая друг друга. Шушка расстегнул ворот, теплый влажный ветер тронул потную шею, пробрался за пазуху.
Мальчик поднял голову: серо-белые облака, повторяя движение льдин, проплывали в небе, они уходили вслед за льдинами, туда, где на холмах розовел Кремль и, словно, второе солнце, только поменьше и потусклей, блестела колокольня Ивана Великого. Шушка побежал вдоль берега, но Кало сердито окликнул его, приказав вернуться. Окликнул вовремя – еще немного и мальчик увяз бы в прибрежной грязи…
Было что-то притягивающее в беспрестанном движении льда и облаков – на них хотелось смотреть не отрываясь. С картавым гомоном поднялась из-за реки черная галочья стая и пронеслась над Шушкиной головой.
Галки-воронки,
Несите соломки,
Крышу крыть,
Чтобы весело жить… –
тоненько пропел Шушка, как учила его Вера Артамоновна.
Кало стал по-немецки выговаривать мальчику, что петь на улице неприлично, что он может простудиться, и требовал, чтобы Шушка застегнул воротник. Но Шушка не слушался. Он знал: сегодня можно шалить. Ему простят все, потому что завтра особенный день, день его рождения!