Глава четвертая
ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ
В такие дни, как сегодня, Иван Алексеевич ненавидел весь белый свет и готов был говорить гадости самому себе. Во всем теле слабость, вставать не хотелось, ломило руки и ноги, мысль работала вяло.
Не открывая глаз, он протянул руку к бронзовому колокольчику, что стоял на столике возле кровати, и позвонил камердинеру. За дверью послышалось покашливанье, беспорядочная возня. «Как он долго…» – в раздражении думал Иван Алексеевич, а камердинер все не показывался. Наконец дверь со скрипом отворилась и на пороге показалась заспанная и брюзгливая физиономия Никиты Андреевича.
Когда Иван Алексеевич бывал раздражен, он старался говорить вежливо, отчеканивая каждое слово. И он обратился к камердинеру, который уже готовился подать барину стеганый халат на белых мерлушках и шапочку с лиловой кисточкой.
– Очень прошу тебя, голубчик, будь любезен, накапай лекарства в рюмку, капель этак двадцать пять…
Иван Алексеевич уверил всех окружающих, что опасно болен, окружил себя докторами, требовал, чтобы ему без конца прописывали лекарства. А если в доме кто-либо и вправду заболевал, Иван Алексеевич выпивал и его лекарство, да еще жаловался, что врачи пожалели ему пользительного снадобья.
Никита Андреевич отложил в сторону халат и осторожно взял в руки пузырек, с которого свешивался длинный розовый язык рецепта, и стал тщательно капать лекарство в зеленую, на витой толстой ножке, рюмку.
– Раз, два, три… – беззвучно шептал он бледными губами.
Иван Алексеевич подозрительно, из-под нависших бровей наблюдал за ним.
– Двадцать три, двадцать четыре…
– Э-э, голубчик, – скрипучим голосом заговорил Иван Алексеевич, – да ты загубить меня желаешь…
Рука Никиты Андреевича дрогнула, и в рюмку быстро упали одна за другой несколько лишних капель.
– Так я и знал! Видно, и впрямь я всем несносен стал, вот и решил ты, братец, отравить меня… Сказал тебе – двадцать пять, а ты все пятьдесят отсчитал, не поскупился… Я тебя при себе за верность держу, а вот она, твоя верность…
Никита Андреевич сердито выплеснул лекарство из рюмки прямо на пол и стал капать заново. Но Иван Алексеевич остановил его.
– Ничего-то ты не умеешь! Оставь лекарство, подай халат да ступай за газетами…
Камердинер поставил на место пузырек, тщательно закупорил его пробкой и стал одевать барина.
– Да не так, не так! – ворчал Иван Алексеевич. – Или ты руки хочешь мне вывернуть? Что с тобой нонче, батюшка? Совсем извести меня решил…
Поджав губы и насупившись, Никита Андреевич молчал. Он не терпел поучений и нередко огрызался на баринову воркотню, но сегодня понял, что барин раздражен не в меру, и потому лучше промолчать.