И все его права: иль два, иль три Ноэля,
Гимн Занду на устах, в руке портрет Лувеля.
И это писал приятель, член «Зелёной лампы» Родзянко…
Но, к счастью, кроме «минутных друзей», были и настоящие, истинные, те, кто помог ему выстоять, спас его от Сибири. И воспоминание о них скрашивало горечь обид, бодрило, радовало, рождало терпение и мужество.
Я погибал… Святой хранитель
Первоначальных, бурных дней,
О дружба, нежный утешитель
Болезненной души моей!
Ты умолила непогоду;
Ты сердцу возвратила мир;
Ты сохранила мне свободу,
Кипящей младости кумир!
Так писал он в эпилоге «Руслана и Людмилы».
Письмами его не баловали, и каждое доказательство того, что он не забыт, что его помнят там, на брегах Невы, было великой радостью. И день, когда прочёл он в журнале «Сын отечества» стихи Фёдора Глинки, обращённые к нему, стал для него праздником.
Благородный Глинка не побоялся публично приветствовать молодого изгнанника, назвать его имя в печати. Он писал:
О Пушкин, Пушкин! Кто тебя
Учил пленять в стихах чудесных?
Какой из жителей небесных,
Тебя младенцем полюбя,
Лелеял, баял в колыбели?
Лишь ты завидел белый свет,
К тебе эроты
[14] прилетели
И с лаской грации
[15] подсели…
Стихи кончались ободрением, в котором так нуждался Пушкин:
Судьбы и времени седого
Не бойся, молодой певец!
Следы исчезнут поколений,
Но жив талант, бессмертен гений!
Посылая в Петербург ответные стихи, Пушкин просил брата: «…Покажи их Глинке, обними его за меня и скажи ему, что он всё-таки почтеннейший человек здешнего мира».
Стихи были такие:
Ф. Н. ГЛИНКЕ
Когда средь оргий жизни шумной
Меня постигнул остракизм
[16],
Увидел я толпы безумной
Презренный, робкий эгоизм.
Без слёз оставил я с досадой
Венки пиров и блеск Афин,
Но голос твой мне был отрадой,
Великодушный гражданин!
Пускай судьба определила
Гоненья грозные мне вновь,
Пускай мне дружба изменила,
Как изменяла мне любовь,
В моём изгнаньи позабуду
Несправедливость их обид:
Они ничтожны — если буду
Тобой оправдан, Аристид
[17].
Более всего в его изгнании ему недоставало дружбы. Особенно — Чаадаева. Его разговоров, их долгих бесед.
Теперь он в полной мере оценил, как много значил для него Чаадаев.
Ты был целителем моих душевных сил;
О неизменный друг, тебе я посвятил
И краткий век, уже испытанный судьбою,
И чувства — может быть спасённые тобою!
Если бы Чаадаев был рядом, жизнь, даже в изгнании, не утратила бы своей полноты.
Одно желание: останься ты со мной!
Небес я не томил молитвою другой.
О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?
Когда соединим слова любви и руки?
Когда услышу я сердечный твой привет?..