Корни (Попов) - страница 193

— Сгинь! — крикнул Иларион.

Спас исчез вместе с белой бабочкой. Иларион сел на полу, вытаращив глаза, далекий от сна больше чем когда бы то ни было. И город пробудился — по улицам и бульварам заспешили люди, они почти бежали, каждый хотел поймать троллейбус или трамвай. И Иларион тоже заспешил вместе с ними, только он не бросился ловить троллейбус или трамвай, а раскрыл белые крылья и полетел в село.

Как только он прилетел и сел, перед ним вырос Лесовик.

— Иларион! — с радостным криком бросился он навстречу.

— Лесовик!

— Значит, вернулся? — И Лесовик распахнул объятья.

— Вернулся, — проронил Иларион.

— Я сейчас же включу тебя в список.

— Какой список?

— Населения, — засмеялся Лесовик. — Сейчас нас четверо: бабка Воскреся, Генерал, Спас и я, а с тобой нас станет пятеро! Это же сила!

Дышло поднял руку.

Грузовик проехал ветреный склон и остановился. Из кабины высунулся шофер — смуглый парень, лузгавший семечки. Он оглядел Дышло — его непроницаемое лицо, глубокие морщины, немигающие светлые глаза. Отметил, что багажа нет. На мужчине — кепка, старый, залатанный на локтях пиджак, синие хлопчатобумажные брюки и запыленные полуботинки.

— Подкинешь? — надтреснуто спросил Дышло.

Парень вздохнул: «Нет чтоб остановила молоденькая агрономша или кто-нибудь из девчат, все мужики вроде этого». Он пожал плечами.

— Полезай!

Грузовик тронулся. Шофер сменил скорость, настроение его тоже как подменили. Пассажир молчал, и молчание это действовало угнетающе. «Сидит, уставясь вперед, на дорогу, сверлит глазами стекло, — думал он. — Ни куда едет не говорит, ни откуда… небось из него слова клещами не вытянешь». Шофер решил не расспрашивать, семечки вдруг показались горькими, он сплюнул в окошко и вытер губы. Ему надлежало отвезти в горы лимонад и вернуться обратно. Он взглянул на часы — скучища! А Дышло мыслями был в это время на току в Рисене: молотилки работают, пыль столбом, мелькают лица, машины грохочут: «бум-бум-бум», тянут ленту, она ползет в пыли и грохоте; Дышло подставляет мешки, снизу весы, бай Лазо Рисенский смотрит косо, зерна — горы, оно рекой течет из рукава… У рисенцев земля щедрая, и урожай в этом году небывалый. Перешел Дышло на эту землю жить. Ликоманов поинтересовался, как насчет постройки дома, а он ответил, что не надобно, пусть поселяют в общежитии — не век ведь ему вековать. Подселили к одиночкам, зачислили в бригаду, пошел на работу — все, казалось бы, как прежде. Народищу! Односельчане принялись новые дома ставить. Иван, сын деда Стояна и бабки Черны, первым перевез отцовские кости на новое рисенское кладбище. За ним и Графица — отца своего Цонко, а там и другие. «Раз уж сами переселились, так переселим и покойников». Даже Улах перебрался со всеми своими цыганятами, и Бе-же-де с женой Мицкой. Большая колония — целый поселок. Транспортерные ленты бегут, растут горы зерна, пыль поднимается до облаков. Дышло знай подставляет мешки — этот на семена, этот для госпоставок, этот в фонд…