Кудреватый пшеничный чуб золотился у Ивана Силыча из-под багряного околыша совсем как у легендарного казака, и усы закручивались так же лихо, но главное — имел он характер, вполне оправдывающий прозвище: был горяч и бесстрашен, первым кидался в любую драку, чтобы поддержать правого и покарать виноватого, никогда не прикидывал наперед, чем это может кончиться для самого вершителя правосудия.
А драки тогда, в первые годы после революции, случались в переулке частенько. Раскаленные идеями пролетарии завершали нередко политические дискуссии со всякого рода «недобитками» по старинке — врукопашную. «Недобитки» после этого не всегда перековывались и вставали на новые рельсы. Залечив синяки и шишки, они пытались взять реванш — излупить в позднее время в темном углу пролетария, одиноко возвращавшегося с вечерней смены, или активного комсомольца, потрудившегося аврально на пристани при разгрузке дров.
Водилось тогда много разной сволочи — и оставшейся от царского режима, и расплодившейся в годы разрухи. Козак Крючков вел нескончаемую войну с «домушниками» и «чердашниками», с «мазуриками», «попрыгунчиками», «червовыми валетами» и прочими ворами, бандитами и налетчиками. Держал в страхе божьем наглых «хитрованцев», обитавших по соседству, за Яузой. Эти пропойные, опустившиеся тунеядцы частенько заглядывали в соседние переулки для «промысла». Не гнушались ни штопаным бельишком, развешанным во дворе для просушки, ни колуном, оставленным на минутку в дровах, ни мослом во щах, коль на общей кухне случайно никого из хозяек не оказывалось.
Однажды зимней морозной ночью Иван Бугров, услышав, как в переулке кто-то предсмертно заголосил «караул», выскочил из дома в одном исподнем. Оставив раненого на попечение соседей, отставной комэск гнался за бандитами с шашкой до самой таганской аптеки. Двоих на берегу порубил, третьего, полуживого, приволок за шиворот в милицию. Тот оказался главарем опасной банды, за которой давно уже охотились муровцы.
Первым выходил Иван Бугров и на субботники, будь то по случаю избавления от мещанского векового мусора во дворе, или ввиду срочного оборудования в саду фабрикантши Ляминой бесплатной, на общественных началах «площадки» для рабочих детей. И трудился самозабвенно: старенькая, побывавшая под Перекопом гимнастерка промокала от ремня до ворота. Мать после, отмывая соль, говаривала Андрейке:
— Вот, сыночек, надо как работать. Учись у отца. Тогда и тебя будут люди уважать, как его.
Гошкин отец приходился Ивану Бугрову дальним родственником. Каким именно, никто толком не знал: в деревне, откуда они подростками приехали в столицу на заработки, все были в родстве.