— Замолчи, Манфред!
Я запустила в толстяка расчёской, но он успел ретироваться. Расчёска ударилась в закрытую дверь гримёрной. Я ещё раз взглянула на себя в зеркале: всё идеально, не подкопаешься. Но внутри нет того радостного предвкушения, всегда наполнявшего меня до краёв перед выступлением. Вдруг потеряло смысл всё: восторженные взгляды, аплодисменты, обожание тех, находящихся далеко-далеко внизу.
Манфред не соврал: театр вот-вот должен был отойти в пользование Аугсбурга. Манфред бурчал, что мы зажжём этот театр напоследок так, что от него и уголька не останется. И что-то мне подсказывало, что это непросто красивое выражение. А потом, не знаю, что потом… И впервые неинтересно. Я настолько остыла ко всем светским развлечениям, что даже посетила благотворительный вечер супруги герцога, презентовав на благие нужды все драгоценности, которые мне дарил Вильгельм. На драгоценности супруга герцога посмотрела с лёгкой улыбкой:
— Надо же, ничего святого. Я совсем забыла про вот этот ювелирный комплект, подаренный на нашу свадьбу. Спасибо, я найду ему хорошее применение.
Мне вдруг стало жалко эту несчастную женщину: она была замужем за самым жалким, трусливым мужчиной, откровенным ничтожеством, попросту говоря. И была вынуждена разнообразить свой досуг вот так: заполняя его бесконечными обедами, зваными вечерами и скучными пристойными разговорами.
В дверь осторожно поскрёбся Манфред:
— Звезда моя, тебя объявлять?..
— Конечно, я уже готова.
Я сбросила с плеч шёлковый халат и вышла на сцену. Тяжёлые портьеры отгораживали меня стеной от зрителей. Было прохладно, пахло пылью и старым деревом… С изнанки сцена выглядит не столь блистательно, когда смотришь на неё из зрительного зала.
— Последнее представление! Единственной и неповторимой… — гремел голос Манфреда, усиленный металлическим рупором.
Я опустила голову и медленно подняла одну руку, прислушиваясь к грохоту аплодисментов. Портьеры медленно поползли в стороны и в глаза ударил свет. За ним едва различимы лица толпы, слившиеся в одно пятно. Медленная неторопливая музыка, одно движение — и мир привычно перестаёт существовать…
— Ох, ты слышишь? Зал до сих пор рукоплещет! Рукоплещет!
— Фредди, угомонись! Всё, как обычно! — отмахнулась я, обессилено рухнув в кресло в гримёрной после выступления.
— О нет. Там всё завалено цветами! Записками можно будет топить камин на протяжении всей зимы!
— Всё, пойди прочь. Я хочу побыть одна.
Манфред бубнил что-то ещё, но я оттеснила его из гримёрной и принялась переодеваться. Стереть макияж стоило больших трудов, но я всё же справилась с этой задачей. Только волосы всё ещё собраны так, что не выбивается ни одного волоска. Я оглядела тесную гримёрную. Закрой глаза — знаю каждую трещинку, а на стене позади развешаны все плакаты и афиши выступлений начиная с самого первого.