— Я? Я ничего не хочу-у-у сказать, потому что ты меня не слы-ы-ышишь и не хо-о-очешь слу-у-ушать, — пальцы гладили мою щеку, вызывая чувство настороженности от таких внезапных теплоты, заботы и нежности. В какой-то момент я почувствовала, что едва заметно покачиваюсь навстречу, глядя на сумрачный силуэт, словно опьяненная. — Мы-ы-ы заключили догово-о-ор… И по догово-о-ору, я настоя-я-ятельно рекомендую не привя-я-язываться ко мне… Про-о-о-чие прия-я-ятности могут быть, но привя-я-язанности я не потерплю… Ни лю-ю-юбви, ни привя-я-язанности, ни со-о-оплей… Учти-и-и… У нас контракт на три-и-и месяца. И после этого мы расста-а-анемся навсегда-а-а. И за три ме-е-есяца я хочу тебе помо-о-очь…
Пальцы ласкали мою щеку, большой палец нежно поглаживал шею, вызывая тот самый пьянящий озноб, пробегающий горячей волной по всему телу. Хотелось отпрянуть, оттолкнуть, но… Меня так давно никто не гладил… Так гладят желанных женщин, любимых и дорогих… А я уже давно нежеланная, нелюбимая, забывшая себе цену ломовая лошадь. Та самая лошадь, на которой выезжает один ленивый принц, перебирающий харчами и работами. Но я еще помню это чувство, когда к тебе прикасаются, как к чему-то бесценному, я еще помню взгляд, который ласкает тебя, заворачивая в покрывало нежности и неги. Я даже помню послевкусие первых сладких поцелуев… Рука скользнула, словно невзначай задев мою вздрогнувшую от волнения грудь, чтобы лечь мне на талию. Пальцы собирали платье складками, притягивая к себе мягко, но настойчиво. Я сглотнула, чувствуя чужое дыхание близко-близко. В этой трепетной тишине, нарушаемой лишь нервным биением моего сердца и нервным вздохом, который вырвался из еще разгоряченных рыданием губ, я чего-то ждала и боялась. Я не знаю… Не знаю… Я не… Как поступить? Я бы не стала рисковать… Это неправильно…
В растревоженной моими мыслями тишине раздался негромкий и сладкий голос. Таким голосом восхваляют красоту, клянутся в вечной любви и обожании.
— Между про-о-очим, я на тебя оби-и-ижен… И сейчас буду руга-а-аться…
— За что? — оторопела я, слегка отодвигаясь. Чем дальше я была от него, тем мне было спокойней.
— За то, что назвала-а-а меня «дерьмом» при все-е-ех, — обиженно мурлыкнул Чеширский Кот, которого хотелось почесать чем-нибудь тяжелым.
— Когда? — мои глаза округлились, а я корила себя за то, что мало того что забыла этот незабываемый момент, но еще и не насладилась им как следует!
— Когда уходи-и-ила из комнаты, — вздохнул Эврард. Странно, но в голосе я, эксперт по мужским обидкам, не чувствовала обиды. — Как ты там сказа-а-ала? Дерьмоньтин?