Отец Борика помолчал, помолчал и спросил тихо, взглянув на Серегу исподлобья:
— Лавры инспектора Лосева покоя не дают? Все в шпионов играете, в сыщиков, в преступников? Ну, поглядите, поглядите на него, — кивнул он на Борика, — ну какой он преступник? Какие еще там притоны, поставщики, какая цепочка? Вы что, не видите, что мальчик случайно? Что вляпался в это дело? Что он не из таких? Борик, подтверди им, подтверди, тебе говорят!
— Не из таких, не из таких, не из таких… — заладил Борик послушно.
— Согласен, — проговорил Серега. — Я вас даже понимаю: свое, оно ведь и не мыто — бело. Только тогда, если все мы так начнем, тогда вообще правды не сыскать будет. А что? Все хорошие, плохих не держим, все по глупости, по наивности, все не из таких… А из каких, если не секрет? Нет, правда, из каких?
— Ой, слушайте, вот этого только не надо! Не надо, а? О правде там, обо всех… Вы парню жизнь поломать хотите и прикрываете это газетными лозунгами, фиговым листочком… Вы себя на его место поставьте…
Впрочем, последние слова отец Борика пробормотал едва слышно. Серега переступил с ноги на ногу, и Грушенкову показалось, что он такое сейчас им выдаст, ну, вообще, с концами, ну с гневом там, как он умеет, с праведным там возмущением, вот только воздуха побольше в легкие хватанет…
— Да что ты вправляешь-то ему? — уныло вдруг прорезался Борик. — Он же правильный, ему не понять! Не видишь, что ли?
— Заткнись! — велел ему отец.
— Одевайся ты, да… — сказал Серега в вялым нетерпением.
Борик вдруг завыл, жалобно и скорбно, позорно так, словно никого не было рядом с ним:
— Не пойду-у-у! Не хочу-у я с ними! Пап, что же ты-и-и? Ну куда, куда-а-а?..
— Пойдешь! — сказал его отец.
— Что-о?! — взвился Борик.
— Может, миром как утрясем? — обратился его отец к Сереге. — Ну мальчик ошибся, оступился. Вы видите, какой он, в сущности, еще ребенок? Видите?.. Он исправится. Поверьте, исправится! Голову на отсечение… Вы что же, не верите мне? Да как вы!.. Нет. Вам ведь, я вижу, чего надо… Чтобы справедливость восторжествовала! Угадал? Ведь угадал же! По глазам вижу. Но сами посудите, насколько справедливее, гуманнее будет с вашей стороны не портить парню будущее, все уладить, спустить на тормозах… Да, может, в том, что мы прощаем друг другу, и есть высшая справедливость? И вы, и вы не судите строго, простите, и вам зачтется…
Грушенков истомился уже весь на обувном своем ящике.
— Вот что… — устало проговорил Серега. — У нас еще ночь впереди тяжелая. И не надо! А? Не надо на жалость давить! Он, что ли, сам их не судил, мальчиков в своей школе, которым дурь предназначалась? Он их пожалел? За что же он их без будущего-то решил оставить? За что в наркоманы? Да они на свете-то всего двадцать пять, ну тридцать лет живут с этими травками, да на колесах, да на игле! За какие такие грехи он их? Одевайся! — велел он Борику. — Ну!..