— Пошли! — сказал он тихо и решительно.
— Бегом! — скомандовал этот фанатик Бологов.
Зачем бегом? Опять, что ли, глупая его прихоть? Но пришлось подчиниться. И они побежали. Впереди сам этот воин-десантник, за ним он, позади Груня, как на «атасе». А насколько хватит у него сил? Борик знал, что сначала заколет в левом боку, потом сдохнет, сдаст дыхалка, потом язык станет сухим и чужим во рту, как сургучная печать. Он, может быть, больше всего на свете не любил бегать. Ну почему, почему, почему бегом? А-а-а, ясно… Наверное, этому Бологову кажется, что если бегом, то скорее, а значит, можно успеть спасти от греха какую-нибудь готовую заблудиться и пасть человечью душу. Наивный, одно слово — фанатик. Чему быть, того ведь не миновать…
* * *
Его разбудил звонок, не телефонный, нет, телефона они лишились из-за этого обмена. Звонили в дверь. Сначала интеллигентно, вежливо так, воспитанно — нажмут кнопочку и отпустят, нажмут, отпустят, а потом затрезвонили, заладили часто и нахально, будто телеграмму принесли. Вовка лежал под своей овчиной, слушал эти нервные уже трели звонка, боролся со сном, не в силах разлепить слипшиеся веки, и, как тот еще сачок, ждал, когда же отец встанет и прекратит это безобразие. Может, конечно, и вправду телеграмма. В форточку задувал с сипом и свистом холодный ветер. Но под тулупом было тепло, и никакая сила не могла его сейчас вырвать оттуда. Кто бы это мог быть среди ночи? Или с мамой что нехорошее?.. Все же Вовка заставил себя открыть глаза, и сквозь резь, выступившие слезы и свирепые, воротящие скулу набок зевки с трудом и мукой разглядел в полуметре от себя стрелки будильника, стоящего возле его раскладушки на стуле и отчаянно, бодро, прямо утренне тикающего. Было без четверти одиннадцать. А легли они, как всегда, в девять… Ну что за дела-то? Спанья от них нету! Интересно только, от кого?..
Кажется, заскрипела под отцом его раскладушка. Встал, что ли, наконец? Босые ноги зашлепали по холодному небось паркету. Отец протяжно, сладко зевнул, с хрустом потянулся и, чертыхнувшись в сердцах, спросил слабым голосом, видно, подойдя уже к двери:
— Кто?
Ему что-то ответили глухо, мужской, кажется, голос. А Вовка уплывал, проваливался куда-то, и лишь едва-едва теплящееся в сонной его башке любопытство не давало ему окончательно вырубиться.
— Входи, входи… — сказал кому-то отец, и дверь захлопнулась.
— Да я еще и с собакой… — будто виновато сказал кто-то знакомым, ну невыносимо прямо знакомым голосом. — Сидеть, Бим! Здесь можно ему?..
— Пущай сидит, — согласился отец, зевая. — У-у, какой он у тебя!..