Ему тоже давно было и тревожно, и боязно, но надо, видно, было услышать это от бабы Шуры, чтобы почувствовать и задуматься. И у него была дочь-семиклассница, и о ней он, конечно, помнил… Вот и они, десятый «А», олимпийские надежды, сидели перед ним, сутулились, горбились над крошечными своими столами, выводили свои каракули, тяжело извлекали мысли из ясных, чересчур, пожалуй, незамутненных своих головушек, и где-то совсем рядом металась между пьяным отцом и плачущим маленьким ребенком, маленькой жизнью, которой не знала она еще цены, как-то ведь билась там эта Леночка, сражалась с этим неизвестным ей, с жестоким для нее, с несправедливым миром. Да, школа примет у нее экзамены — сердобольная и твердая баба Шура, серьезная не по годам Наденька и он сам, — даст ей среднее всеобщее, соблюдет порядок и закон, воздаст скудной справедливости. Но что это для нее? Что будет с ними со всеми? Что началось уже? Что делать? Андрей Владимирович как бы с завистью подумал о твердости бабы Шуры. Но ведь даже ей отчего-то тревожно. А скоро и самому принимать школу. И хватит ли ему мужества разобраться во всем, хватит ли веры в себя и в правоту дела своего, хватит ли терпения и сил? И он почему-то вспомнил прошлое ЧП, тех трех пятиклассников, Рыжова, Варнакова и Косарева, которых они с бабой Шурой приволокли со стройки неподалеку на прошлой неделе, очумелых, надышавшихся клеем, бледных и вялых. И глаза их вспомнил, совершенно одинаковые, как с конвейера, у всех троих глаза — пустые, смазанные, безразличные, словно души этих ребят уже отлетели, оставили их, и глаза дотлевали последними угольками, угасали вместе с жизнью. «Ну вы поглядите на них, Андрей Владимирович! — будто наяву услыхал он голос бабы Шуры. — Ну куда это годится-то? Ну что мне с ними делать? Спасибо, женщина с улицы не поленилась, зашла. Там, говорит, на стройке, школьники ваши сидят с полиэтиленовыми мешками на головах, балдеют, наверное. Одному, говорит, уже плохо. Я пальто в охапку — и к ним. Ясное, думаю, дело, что балдеют они, а не в космонавтов играют. Бегу и не знаю, что и скажу-то им. Вот с полдороги за вами вернулась. А вы думаете, они нас сейчас слушают? Рыжов, а Рыжов, ты меня узнаешь? Во-во, глядите, Андрей Владимирович, на него… Они ж вон все трое под парами, глюков ловят. А тут мы с вами вместо глюков. Конечно, они нас не замечают. А, Рыжов?.. Да, что же это такое-то, господи! Да кто же вас в эти мешки мордой-то сует?.. Устроить в школе месячник борьбы с курением, что ли? Хотя бы с курением…»
Что-то здесь было общее, какая-то таилась от него закономерность, и нужно бы ее поймать, понять, почувствовать. Андрей Владимирович взглянул на часы, но подозрительная суета за одним из столов привлекла его внимание. Юдин, Карпухин… Что они там разглядывают тайком? И почему не работают?