Сегодня Алекс нарочно назначил репетицию на час раньше, чем обычно, чтобы хоть разыграться можно было без аккомпанемента штанги, бухающей о помост. Он спустился в подвал, в темноте задел какие-то лопаты, поставленные ЖЭКом на линейку готовности, наверное, уже к зиме, долго их сгребал с прохода в угол, чертыхаясь и все почему-то забывая включить свет в коридоре, боясь задеть этим шанцевым инструментом свою гитару в полосатом, как тигр, чехле. Лампочку в коридоре кто-то старательно раньше колотил под самый корень, так, что было не за что зацепиться, чтобы выкрутить огрызок. Он даже знал кто — местные сорвиголовы-токсикоманы, которые нюхали клей «Момент» по подъездам и подворотням. Но последнее время Алекс наладил этих ребятишек из клуба только так, противопоставив им тихую гордость «Завета» — собственных группи или фанов, как они сами себя называли. Группи пока были малочисленны, в основном пэтэушники из окрестных дворов, школьники-старшеклассники, но ведь были, были, и шантрапе их вполне хватило, чтобы убраться. Короче, лампочка в коридоре оставалась цела уже месяца два. Алекс и зажег ее наконец, подобрал гитару, все же съехавшую на пол, и двинулся по коридору к бункерной, с поворачивающимися запорными рычагами, как в бомбоубежище, двери своего подвала, отпер тяжелый висячий замок и, сделав шаг через высокий порог, пошарил рукой выключатель на стене. Застрекотали, замелькали, как блицы, тугодумные лампы дневного света на низком потолке. Алекс поморщился, увидав на полу грязную, спутанную удавью кучу поливального резинового шланга. Шланг тоже дожидался зимы, из него заливали каток. Собственно, и подвал им давали в свое время с условием, чтобы шланг хранился у них. Алекс давно мечтал найти ему какое-нибудь второе применение, использовать в качестве декора, какого-нибудь символа, скажем, сложности, неоднозначности жизни, запутанности ее. Но шланг пока оставался шлангом, даже не прикидывался, а если и просматривалась за ним какая символика, так только разве что нечто змеиное, удушающее в объятиях. Шланг был толстым, неповоротливым, и временами Алексу чудилось, будто бы куча эта, это резиновое спутанное чудовище, эти упругие кольца начинали вдруг шевелиться, как живые, тяжело, бесшумно и медленно двигаться на полу, норовя свалить, смять, растереть в порошок самодельные колонки, стоящие по углам. Так казалось ему лишь тогда, когда очень уж уставал, вконец выматывался на репетиции и, присаживаясь перед дорогой домой на низенькую гимнастическую скамейку, позаимствованную у спортсменов, тупо слушал в одиночестве магнитофонную запись того, что только что играли, и созерцал ненавистный шланг. Иногда с ним оставалась Лида Варенья, их солистка и одноклассница Алекса, и они вместе прослушивали запись. А шланг шевелился, шевелился все же в полумраке. Это если не прямо смотреть на него, а как бы краем глаза. Один раз даже Лиде показалось, что он шевельнулся тихонько.