— Убери ты этот фон!.. Неужели не слышишь? — кричал Алекс Борику, еще небось не думая о том, чем это для него кончится.
— Спокойно сказать нельзя? — ехидно, еле сдерживая себя, интересовался Борик.
— Крутишься, крутишься тут… Ночами не спишь… — заводясь, ворчал Алекс, не отходя от микрофона.
Борик нарочно держал полную громкость, и слова Алекса оглушали.
— Может, хорош, мужики? — спросил Саня-барабанщик.
Он и всегда их пробовал разнять, за что очень нравился Грушенкову, но что из этого получалось?
— А иди ты в конуру в белых тапочках своих! — пошел Алекс вразнос.
Саня пожал плечами и ушел. Он был спокойный, как лучник, как танк, как бетонная стена.
Костя невозмутимо брал душераздирающие аккорды на своей гитаре.
— Банка стучит, — сказал ему Алекс громовым голосом. — Об лады задевает. Подтяни!
Феликс вышел в коридор покурить.
Лида присела на скамейку возле Грушенкова, и он теперь из-за близости боялся, не смел взглянуть в ее сторону. Но от того, что была она рядом, как бы отошла для него на задний план перебранка Алекса с Бориком, смысла их слов он уже не мог разобрать, — так что-то несли обидное друг для друга, мололи языками, стараясь задеть один другого побольнее. Из коридора потянуло дымком. Что-то лопотали фаны, обступившие, видимо, Феликса. Наверное, как всегда, почтительно интересовались репертуаром, выведывали планы «Завета» на будущее. Что-то кричал уже Борик о каком-то платье и вертел указательным пальцем у виска. Грушенков затаив дыхание покосился на Лиду, но от неловкости слишком робко и разглядел лишь легкий локон ее светлых волос, маленькую родинку на шее и розовую мочку уха с простенькой серебряной сережкой. Лида была так близко, что у Грушенкова перехватило дыхание от странного, незнакомого волнения, и он отвернулся.
— И я не собираюсь оправдываться тут!.. — будто дали звук, и Грушенков разобрал слова Борика в настороженной тишине подвала.
— Да нет!.. — кажется, оправдывался уже Алекс. — Ты меня не так понял!..
То ли громкость Борик поубавил, то ли Алекс стал говорить потише, то ли вообще микрофон был вырублен, только голос его звучал уже тихо и до обидного покорно. Грушенкову стало привычно стыдно за Алекса.
И вдруг заплакала Лида — прямо тут, навзрыд, прикрыв лицо руками и вздрагивая острыми плечами под вязаной кофточкой. И что это она? Почему? Зачем? Грушенков видел, как побледнела мочка ее уха, как вздрагивала и раскачивалась в нем в такт ее плачу длинная завитушка сережки, как локон у ее виска, пружиня, пританцовывал, будто был сам по себе. Ему очень захотелось погладить ее по голове, хотя бы протянуть руку и тронуть за плечо сочувственно…