Возле станины, что осталась от швейной машины, — валом цветные лоскутки; девчонки, перед тем как начать обустраиваться, собрали с пола. Попутно обругали протопавшего по комнате не глядя Полевого. А чего, если он командир, то пусть по нужным вещам топчется, да?
— Для немцев, что ль, бережёте? — дёрнул изуродованной шрамом щекой капитан.
Маринке не верилось, что сюда придут чужие солдаты… враги. Ей просто тошно было глядеть на раскуроченные ящики шкафов и комодов — хозяева наверняка собирались впопыхах. И на детскую кроватку с тряпичным самодельным мишкой размером с младенца. И на чудную подушку, вроде скатки, лежащую на деревянных козлах и щедро увешанную нитками с какими-то штуковинами на концах, типа больших деревянных гвоздей. Вроде, это для того, чтоб кружево плести, Маринка никогда не видела, но догадалась.
Там, где висели фотокарточки, остались на стенах тёмные прямоугольники; а вон и кусочек оторванный желтеет, правда, не разберешь, что на нём — светлое пятно, да и только. Но всё равно жутковато — как будто бы и вправду беречь уже нечего. Или наоборот — есть что, карточки-то хозяева с собой и забрали.
А кошку оставили, красивую, дымчатую, — сперва дичилась, а сейчас уже мурлычет вовсю на коленях у сердобольной Клавочки. И цветы… подоконники сплошь цветочными горшками позаставлены. И игрушку, вон, тоже бросили, больно громоздкая, видать. Как же девчонка без мишки своего? (Маринка почему-то была уверена, что ребенок — именно девочка).
Людей нет, а их вещи остались. И дела, которые они уже не закончат. Даже если вернутся… кто знает, скоро ли? И что здесь будет, пока их нет.
Из кухни доносится бодрое «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью».
— Вот уж не думала, что селезни поют, — ехидничает Наташа, самая старшая из девчат, бедовая и строгая — а то как же, до позавчерашнего дня работала секретаршей в военизированной охране железной дороги.
— И нам даны стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор! — радостно подтверждает из кухни красвоенлёт. Поёт громко и с чувством, а что немножко фальшивит… главное, уверенно заявляет Наташа, чтоб готовил лучше, чем поёт.
В погребе под сараюшкой кроме запасенной хозяевами на зиму картошки обнаружились бочка солёных огурцов, банки с маринованными помидорами, ну, и варенья всякого в достатке. Селезень, увидав эти богатства, расплылся в счастливой улыбке и заявил: дескать, нечего им из общего котла питаться, когда влёт можно настоящий домашний ужин организовать. А слово у красвоенлёта, как все уже успели понять, не расходится с делом. Через каких-нибудь пару часов брошенный хозяевами дом наполнился и переполнился самыми жизнеутверждающими на свете запахами — жареной с салом и луком картошечки и блинов. Причём девчат к кухне Селезень на пушечный выстрел не подпустил — дескать, только под ногами крутиться будут, под руку соваться и болтовней надоедать. Только когда пришла пора накрывать, кликнул Наташу и Клавочку — почему-то он с самого начала ворчал на них меньше, чем на остальных.