На покупку газет со сводкой у него денег сроду не водилось, а радиоточку в доме дед так и не собрался установить. Упрямый старик обходился обшарпанным древним граммофоном и фанерным ящиком с пластинками. И добро бы пластинки были как пластинки: «Конармейская», к примеру, или «Песня о встречном», или хотя б девчоночий фокстрот «Рио-Рита»! Так нет же, из крашеной латунной трубы ежедневно раздавался то плач маньчжурских сопок, то шаляпинско-мефистофелевская ода золоту, то нескладные стоны скрипки и голос, напоминающие о давно забытой войне на южноафриканской земле…
Привыкший за двадцать лет свободно перемещаться по своему дому, в котором на ощупь изучил каждый уголок, дед так же свободно ориентировался и в пластинках, чуткими пальцами нащупывая собственноручно сделанные вырезы на краях конвертов.
И работал дед так же — точно и свободно, размерено паяя латунные пряги комсоставских ремней и штампуя ручным мини-прессом детали пуговок для гимнастерок. Сильные и чуткие руки заменяли ему потерянные в Крыму глаза, сырьё же и заготовки поставляло правление кустарной артели инвалидов «Красный богатырь».
Разумеется, часть бытовых мелочей у Степана Ксаверьевича и не могла получаться так же, как и у зрячих. Пока жива была дочь Малгожата, всякого рода стирка, глажка, уборка и готовка лежали на её плечах. Но вот уже два года как Стёпка принял на себя матушкины обязанности: в конце концов, кто, кроме единственного внука, должен отстирывать пятна на старых дедовых гимнастерках, да и на своих собственных сорочках, мыть полы и лазить в подпол за картошкой?
Вот в этом-то подполе Стёпка и нашел как-то «клад». Случайно запнувшись, он зацепил пустую бочку из-под квашеной капусты так, что та сдвинулась, скрежетнув по полу.
По земляному полу — и скрежетнула?! Чепушиная чепуха!
Стёпка присел на корточки, до упора выкрутив фитиль лампы. На месте, где только что стояла кисло пахнущая бочка, тускло поблескивал прямоугольник металла. Мальчишка попытался подцепить его пальцами. Безуспешно: ящичек или коробочка — непонятно пока — плотно сидел в глине… Ничего не поделаешь: надо искать инструмент. Как говорил некогда директор школы: «Когда обезьяна взяла в руки палку, она стала трудиться». Палки в погребе не нашлось, зато прямо под лядой отыскался ржавый шкворень, тут же применённый в качестве инструмента кладоискателя.
Спустя несколько минут сообразительный Стёпка уже стоял на коленях перед открытым продолговатым ящиком с защелкой и рукояткой сверху и перебирал извлеченные сокровища. Поверх всего, завернутые в печатный платок с изображением прописной «Н» с двумя палочками в центре и старинных пушек с артиллеристами по углам, лежали суконные оливковые погоны с вшитой посредине красной полоской и пара пришпиленных к ним с изнанки пятиугольных колодок с вычурными старорежимными крестами. Дальше — простенькая картонная папка с завязками, в которой оказались фотографии людей в штатском и военном, с погонами и без, с будёновками на головах и в странных киверах с многолучевыми звёздами, тоненькая пачка каких-то документов, намертво перемотанная шёлковой нитью, и сложенная вшестеро большущая грамота с портретом бородатого кучерявого человечка в пенсне на фоне красной звезды и крупным заголовком «От имени Народного комиссара по военным и морским делам за отменную храбрость награждается…» Подобная грамота, но с рабочим-кузнецом и мужиком-сеятелем внизу листа, выданная деду в годовщину Первой Конной, висела в рамке на стене, сколько Стёпка себя помнил, рядом с портретами товарища Сталина и товарища Будённого. Отчего же вот эту решили укрыть в погребе вместе с царскими погонами? Непонятно…