А чёрный круг пластинки все так же вращался и вращался:
И младший сын — тринадцать лет
Просился на войну
Сказал я твердо: «Нет и нет!
Малютку не возьму!»
Но он сурово отвечал:
«Отец, пойду и я!
Пускай я слаб, пускай я мал —
Тверда рука моя!»
И я сыночка своего
Обнял, поцеловал
И в тот же час с молитвою
Пошли на вражий стан…
Николай стоит, чуть согнувшись, за пулемётом. Пальцы уверенно охватывают рукояти ДШК, губы чуть шевелятся, подсчитывая расстояние. Вот немцы миновали ров, вот преодолели тридцать метров, сорок, сорок пять — теперь им негде укрыться, да они и не собираются: рвутся вперед, уже готовя гранаты к броску…
ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК-ДЫК!..
Грохот очереди перекрыл все остальные звуки в подвале.
Тяжёлая машина ДШК, трудно водить им, перенося огонь с одной группки захватчиков на другую. Бьется стальное тело, рвутся из ладоней рубчатые рукояти, пляшет перед глазами огненный сноп за дульным срезом, мешая наблюдать за подступами. Ну так чего ж ты хотел, сержант? Обещал, присягая, стойко переносить трудности — вот и переноси. Зато те, в зелёных шинелях, обляпанных грязью, и матово блестящих от дождя касках, попав под жгучие струи очередей, уже навряд ли что перенесут и мало кто из них вернётся в Германию, чтобы с ужасом в бесцветно-рыбьих глазах рассказывать внукам о страшных русских пулемётах, одной пулей отрывающих руку у впереди идущего и голову у заднего гренадира…
Ну, да где были их головы, когда они, радостно вопили «Хайль!», слушая приказ фюрера о переходе границы Советского Союза? Да и руки, сноровисто шарившие по сундукам деревенских хат и потрошившие узлы, отобранные у охваченных ступором беженок, сержанту Стафееву совершенно не жаль. Пусть остаются в орловской земле: авось, рожь уродится колосистая на таких удобрениях.
А наверху, неслышима за грохотом боя, все крутится и крутится черная пластинка.
Однажды при сражении
Отбит был наш обоз:
Малютка на позицию
Ползком патрон принес.
И он под вражеским огнём
Дошел до наших рот
Но в спину выстрелил ему
Предатель-готтентот…
Нет, что ни говори, а германцы вояки серьёзные. Поплюхались в грязь гренадиры, засверкали мокрыми лопатками, прячась в землю, как кроты. Закрутили верньеры наводки фейерверкеры, внося поправки в прицел по новым данным корректировщика, углядевшего, наконец, откуда бьют русские пулемёты, с лязгом закрылись замки готовых к залпу орудий…
И вновь — залп за залпом — чугун и огонь обрушились на окраину города.
Да, час настал, тяжёлый час
для Родины моей.
Молитесь, женщины, за нас,
За ваших сыновей!..
Тяжёлый снаряд с гулом влетел в кухонное окно, со всей своей крупповской дури вломился в печную стенку. Огонь, взрыв, грохот…