Морским узлом связалась твоя, Александр свет Василич, личная история с той, что известна тебе по книжкам. В той, прежней, реальности через шестьдесят лет построят на юго-западной окраине, рядом с твоей типовой пятиэтажкой, новую часовню Александра Невского — в память о защитниках города. Может, и в этой тоже…
Прежде чем пересечь улицу Сталина, зачем-то оглянулся. Вот ведь молодёжь! Снова дымит! Взрослее он так себя чувствует, что ли? Или просто увереннее?
Нестерпимо захотелось курить, хотя обычно — к неизменному удивлению всех курящих приятелей — Годунов управлял этой привычкой, как ему заблагорассудится. Помнится, ещё дед, когда Санька приехал в свой первый отпуск в Фоминку, заприметил эту, как тогда же выразился «чудаканутость» и сделал вывод в своей обычной манере:
— Знать, лиха ты, Шурка, ещё ни разу полной мерой не хватил.
И вот сейчас, ранним утром, шутка ли сказать, 30 сентября 1941 года, в Первомайском сквере, который не стал ещё сквером Танкистов, Александр Васильевич Годунов, застрявший между двумя временами и атакованный разом с двух флангов мыслями о будущем, которое только вчера было далеким прошлым, и о прошлом, которое осталось в будущем, захотел курить. До скрежета зубовного, до рези в животе. Но «Дюбек» не пережил ночи интенсивных размышлений, а клянчить, пускай и с горделиво-начальственным видом, курево у подчинённого — моветон.
И Годунов, сделав поворот налево кругом, широким шагом двинулся в сторону двух церквей, Преображенской и Покровской.
Он помнил их по фотографиям, сделанным дедом-фотолюбителем; мамина семья жила тогда в полутора сотнях шагов отсюда, в маленьком домике послевоенной постройки.
На фото церкви были без куполов, с обнажившейся каменной кладкой, калеченные-перекалеченные. Саньке почему-то до оторопи жутко было смотреть на эти снимки, страшней, чем на фотографии развалин после бомбёжки, а признаться в такой вот слабости — стыдно. И однажды он изорвал их и выбросил из окна, обрывки унес ветер и… и ничего, фотографий никто не хватился.
Потом доводилось видеть в дорогущих подарочных фолиантах, выпускаемых местными книгоиздательствами, дореволюционные открытки и читать, что Преображенская и Покровская были едва ли не красивейшими церквями Орла. Но фотографии не давали об этом ни малейшего представления: церкви были сняты как будто бы между прочим, куда больше внимания уделялось мосту, и Торговым рядам, и лавкам у Ильинки… да просто бытовым сценкам.
Сейчас Годунов понял — в кои-то веки не соврали краеведы. Церкви, даже без крестов и с кое-где осыпавшейся штукатуркой, были хороши. И, соседствуя, подчеркивали символичное различие: Покровская — женственно-стройная, слегка угловатая, сразу вспомнилась бабкина припевка: «Покров, Покров, Покровушко, покой мою головушку…», Преображенская — мощная, строгая.