В этих коридорах против каждой комнаты жильцы нагородили из картонных ящиков что-то вроде кухонь, размером два на два. Мимо них я прокрадывался на цыпочках, как мимо будки всевидящего привратника. Шипение примусов, женская болтовня, клубы пара, запахи жареного вырывались из окошек, прорезанных в картонных стенах. Я пытался проскользнуть незамеченным, когда же мне это не удавалось, то слышал за спиной обычные в подобных случаях фразы: «Опять явился» или «Он думает, наверное, что тут дом свиданий».
Я собрался было постучать, но заметил прикнопленную к двери визитную карточку: «Я у Папуши (она заболела), приходи к часу». Я улыбнулся: «Пэпуша» она написала через «а». Еще когда она выписывала квитанции заказчицам, я заметил, что она путает эти две буквы. Подписи не было, но по-польски были напечатаны имя Титании, адрес отеля, название города и улицы, состоящие из одних согласных, так что выговорить все это было невозможно. Карточка вполне могла принадлежать ее матери, Титании-второй.
Я поддел ногтем кнопку, картон визитной карточки на ощупь был первоклассный, на стройке такого не сыщешь. Через черный ход я вышел на лестницу, которая спиралью вела на террасу. Сколько раз мы вместе поднимались по этой лестнице. Стены были покрыты черными хлопьями копоти из котельной. Наверху дул свежий морской ветер. Возле шахты лифта лежала катушка из-под кабеля. Здесь я и остановился, чтобы взглянуть на море. С широкой террасы бывшего Морского банка открывался прекрасный вид. По правде говоря, терраса давно перестала служить террасой, превратившись в подобие скотного двора. Жильцы этого дома, в прошлом деревенские жители, приехали в город после войны и застроили террасу курятниками, разбили здесь грядки, засеяли их луком, укропом, чесноком, а в углу развесили сухие кукурузные початки. Две пустые бельевые веревки раскачивались на ветру. Куры бродили по террасе, удовлетворенно кудахтал. Я немного постоял, полюбовался силуэтом корабля на горизонте, оглядел море, которое яростно накатывало на берег волны и разбивало их в пену. Случалось, во второй половине дня мы поднимались на террасу и гуляли здесь, как в парке. Осенью и весной нам удавалось иногда дождаться захода солнца, летом — никогда. Я уезжал поездом в 18.55 по летнему расписанию, а солнце начинало заходить только тогда, когда я приезжал в М. Мы устраивались между грядками, а лазурное море бушевало под нами: я не видел его спокойным в эти послеобеденные часы.
— Эх! Уплыть бы куда-нибудь на корабле! — говорил я, глядя на волны.