Скороамбэ пожал плечами.
— На днях, — продолжал поп, — я тайком встречался с Амоашеем.
— С Амоашеем? — разинул рот конокрад. — Быть того не может!
— Почему ж не может?
Скороамбэ не ответил.
— Он не зря приехал, — улыбнулся поп. — Я ему пригоршню монет в шапку насыпал.
Конокрад молчал.
— Все о Маргиломановом скакуне хлопочем. Про тебя тоже шла речь. Такой же он завистник и скряга остался, наш друг-то.
Скороамбэ навострил уши.
— Убивается, что подарил тебе кобылу, — добавил поп. — Товар что надо! Не сегодня-завтра сведет ее ночью. Так я думаю, очень уж глаза у него горели, когда о ней речь повел. Никак ее не забудет.
И, вонзив Скороамбэ нож в самое сердце, батюшка удалился.
Наутро вся Волчья Долина дрожит от страха. Село гудит, как растревоженный улей. На кладбище обнаружилась свежая могила, а между тем вроде вот уж несколько месяцев никто не умирал и никого не хоронили. Не иначе как чужаки бросили здесь своего покойника. Кто знает, может даже, и убийца так следы заметает… Только, видно, убитому не спалось в могиле; вурдалаком в развевающихся белых одеждах бродил он по селу и стучал засохшими костяшками пальцев в окна к добрым людям.
Женщины не пускали детишек из дому, и с наступлением темноты село вымирало. В страхе пород привидением люди задвигали все засовы. Помани их золотом, и то бы не открыли. Дверные петли натирали чесноком, смоченным в святой воде, рамы кропили базиликом. В окнах выставляли иконы, и около них день и ночь горели свечи.
На четвертую ночь, когда страх достиг апогея и собаки — круглые сутки начеку — с лаем кидались на прохожих (правда, тут же замолкали), у дверей Скороамбэвой конюшни раздался грохот. Из конюшни доносилось лишь хрипение кобылицы. Новый грохот, еще более громкий, и третий раз — даже дверь заплясала, вот-вот соскочит с петель, — тут уж сам хозяин зашевелился. В щелке двери с ружьем показался грозный Скороамбэ. Но… крик застрял у него в горле, и он камнем упал на землю. Перед ним развевались белые одежды вурдалака: голый череп с глубокими глазницами сидел на костяшках шеи, от нее шли рядами белые ребра, они напоминали позументы на дырявой грудной клетке, которая опиралась на раскоряченные ноги уродливого, оскалившегося скелета. Наутро Скороамбэ без чувств нашли на пороге; он лежал на ружье с бессильно раскинутыми руками. Хорошо еще, что ружье не разрядилось. Конюшня была пуста, кобыла исчезла. Собаки же по-прежнему трудились, обгладывая мозговые кости, такие огромные, что с ними и не сладить.
Тут село отправилось раскапывать могилу и вбивать вурдалаку кол в сердце… Только оказалось, что это вовсе не могила, а просто взрыхленный холм, под которым нашли дохлого петуха… Впрочем, с этого дня и вурдалак перестал появляться.