Янош пересек двор, вошел в дом и начал ощупью искать спички в шкафу и лампу на гвозде. Подняв фитиль, он принялся так старательно рыться в сундуке, словно искал там вещь, которую кто-то спрятал. Распрямившись, чтобы передохнуть, он вдруг испугался. Перед ним, на стене, возник высокий, небритый загорелый человек с большими усами. Янош стоял перед этим человеком и в страхе глядел на него. Наконец он вспомнил, как позавчера за ужином Тереза сказала, что хочет принести с чердака графское зеркало. Сказала и принесла его, бесовка, хотя Янош не ответил тогда ни «да», ни «нет». Конечно, он не сказал бы «нет», потому что возражать было не из-за чего, но ведь отец не должен так быстро говорить и «да». Зеркало стояло на чердаке давно. В то время, когда Янош получил зеркало, было не до того, чтобы украшать комнату, а потом он и вовсе о нем позабыл, и как-то в голову не приходило взять его с чердака. Теперь, конечно, Терезе приятно глядеться в зеркало, видеть свое отражение. Янош заметил, что она и бусы купила, и по воскресеньям ходит в другом платье. Но он не ожидал, что она так быстро перейдет от слов к делу. Зеркало — вещь дорогая, красивая, барская, может случиться, они его еще и разобьют, эти чертенята! Янош знал, что его дети ничего не разбивают, но сейчас ему хотелось сердиться, находить у них недостатки — слишком уж много воли ребята себе взяли!
Сперва Янош долго смотрелся в зеркало. Он сам не помнил, с каких пор не видел себя во весь рост. По воскресеньям утром, когда он брился, его голова и шея отражались в осколке, перед которым брился и Арпад и причесывалась Тереза. Он созерцал с минуту свою отросшую на палец бороду, а потом, когда лицо становилось гладким, считал, что он красив, и был доволен собою. Но теперь он казался иным, и виною этому была не только борода. Он помнил себя прямым, как свеча, широкоплечим, с густыми волосами. При свете лампы перед ним стоял человек, знакомый ему, но с которым он давно не виделся, — человек с чуть ссутулившимися плечами, немного сгорбившийся, слегка полысевший, руки у него были жилистые, а на шее кожа сморщилась и отвисла.
«Так-то так, — размышлял Янош, — помолодеть я не помолодел. Что поделаешь? Да я и не брит, и не приодет… Впрочем, что уж там? Дети стали большие, теперь — их время. В воскресенье займусь собой».
Потом он начал рассматривать зеркало. Оно словно потускнело, затянулось дымкой, но все-таки было красивое, в широкой раме из золотых цветов, большое, как икона в церкви. И хотя правый верхний угол, который, еще когда граф давал ему зеркало, был чуть надтреснут, пожелтел и там вилась тонкая, как паутина, царапина, но в зеркале отражалась вся комната, с кроватью, ковриками, полками и лавками.