– На Чухлому прошед дружина болярина Кикина, мужей в три десятка. В Бушневе не остояшася… – начал докладывать мой спутник.
Забавно звучала в его устах слово «чухлома» с ударением на первую гласную.
– Кикин Алфей усоп бездетен. Эх, дублий воевода был. Истинно его возок? – недовольно перебил его главарь.
– Роги овновы на дверце, – подтвердил разведчик.
Надо же, а я считал этот странный герб изображением чего-то мусульманского.
– В возке иный ежед, – высказался после раздумья Фока. – Корчемник иже рече?
– Угрим людёв спрошае сторожко. Не ведают оне, егда Деригуз дорогой сей поежде, ватаман.
– Добре, – отпустил мужиков Фока и кивнул на Кошака. – А сей унот кой есть?
– Друже Макашков. Срешася в харчевне, – пояснил Хлюст.
Фока уставился на Кошака и вдруг воскликнул:
– Селиванко, и ты зде! Ведомо ми, иже помер тей господин, друже мой. Зрю, не обелил он тя, очепье лещишь?
– Сбежал он, а ошейник снять не успел, – вклинился я в опасные расспросы.
– Ладом, огольцы, пешьте в кузню, оттоле в мовню, – распорядился главарь. – Я последи подшед.
– А кто такой Деригуз? – неосторожно поинтересовался.
– Тартыжи мнее, Макаша. Боярин се мразны Морозов есть, – ухмыльнулся Фока. – Плаче по ём топор мой.
Кузнец недолго возился с рабским ошейником Селивана. Вскоре он был выброшен с моей тамгой вместе в кучу мусора. Потопали затем искать баню. Деревянный сруб возле ручья был здесь, наверное, единственной наземной постройкой. Из щелей и приоткрытой двери валил пар, запах пота и густые мужские голоса. Возле дверей валялась всякая одежда, обувка и нехитрое разбойничье вооружение. Как-то не вдохновляло лезть в этот душистый натюрморт. Заробевший Кошак тоже не торопился раздеваться. С другой стороны, какая-никакая баня всё же нужна человеку. Не хотелось в ближайшее время начать издавать неэстетичные запахи.
Вздохнув, мы с Кошаком обнажили свои тощие телеса и забрели внутрь. Маленькие оконца, затянутые животной плёнкой, едва пропускали свет. Поначалу ничего нельзя было разглядеть. Когда глаза понемногу привыкли к темноте, проявились голые бородачи, моющиеся сидя на лавках и стоя. Они натирали себя чем-то тряпками и омывались потом водой из кадок. Периодически кто-то из них исчезал в устье большой печи.
Моющую смесь в посудине по запаху хозяйственного мыла определил как щёлок. Потянулся к ней, чтобы приступить к помывке, но рядом сидящий мужик посоветовал сначала пропотеть в печи. Кошак уже туда улез, меня не дождавшись. Оказалось, что мест там больше не имелось. Пришлось дожидаться, когда из горячей полости кто-нибудь выползет.