Дьяки вышли, но где-то через полчаса снова возвратились в сопровождении одноглазого уродца. Нашу троицу предупредили, что пока будут допрашивать легко, но если станем запираться, то кат покажет своё искусство. Дьяки приступили к делам с меня. Один из них зычно прочитал из бумаги:
– Доводна[301] грамота на холопа течна, се рекомах Димитрием. Доводностью требно сведати истореченное имя сего холопа, и владетеля она, и пособителей в течьбе. Писано шесть тысящ девятьсот тридесять осьмого лета от сотворения мира, второго дня ревуна.
Какого лешего я высунулся из своей комфортной благородной раковины? Острых впечатлений захотелось? Вот и огребай их, дубина стоеросовая, полной лопатой. Не успел попасть в другую эпоху, как крупно вляпался по самые уши в проблемы. Ещё не хватало в рабство попасть к какому-то толстопузому самодуру. Пора признаваться им, кто я есть на самом деле, только бы наедине остаться с сыскарями, без гудков.
– Холоп течны, нарекл ся истое[302] имя? – обратился один из дьяков ко мне.
– Димитрием наречён, и я не беглый холоп.
– Добре, аще не холоп ты, идеже теи родичи? Кои ремесла оне промысляша? – спросил другой.
Я запнулся под торжествующие взгляды дознавателей.
– Я буду говорить только наедине с вашим главным, – мотнул головой в сторону одноглазого.
Мощный удар по рёбрам вызвал сильнейшую боль. В глазах всё потухло.
– Зело не бей его, Прокл. Малец ут, сморитеся паки, – услышал укоризненный хрипловатый голос одноглазого.
Врезал мне подскочивший сбоку как-то незаметно кат. Прыткий подлюка.
– Знамо[303], не хочешь поведатися? – насмешливо спросил одноглазый.
– Сами назовитесь. Я не знаю, с кем разговариваю. Вдруг вы тати все тут собрались, волки позорные. Добрыми рядцами только прикидываетесь, – вырвалось у меня.
– Вожги ему три десятка крат, токмо не кнутом. Исказити[304] вещь[305] не требно, – распорядился одноглазый.
Кат повалил меня на сено, уложив ничком. Посыпались жгучие, нестерпимые удары по всему телу. Я на злости собрал всю волю в кулак и не проронил ни единого звука.
– Ишь ты, злонравны[306] раб. Знамо многажды сечьбу ял, – заметил один из дьяков.
Голос раздавался откуда-то издалека. Я лежал, боясь шевельнуть хоть одним мускулом. Болело всё, что только могло болеть. Дьяки тем временем приступили к допросу Мирона и Трени. Парней долго расспрашивали об их происхождении, где бывали, где подверглись избиениям, как со мной повстречались, почему моё имя в тамгу не вписано. Путали, сбивали с мысли, ловили на противоречиях. Ребята отвечали спокойно и уверенно, так как им не требовалось лгать. Рассказали всё как есть и что до сегодняшнего дня меня не знали. Дьяков их ответы явно не устраивали. Они требовали признаться в укрывательстве холопа, что по законам этого времени каралось огромной вирой в пользу княжеской казны, которую они никогда не смогли бы выплатить, а значит, стали бы закупами с перспективой потерять всё права и свободы, превратившись в холопов.