Я приказал слуге принести хмельного мёду со сладкими заедками. Подождав, когда он уйдёт, боярин Семён обратил ко мне своё хитрое лицо и начал вещать. Возможно, моё малолетство послужило причиной того, что он решил не следовать традициям:
– Рад вельми, иже ты выправился и к родичу возвернулся здрав. Буди опорой и надёжей отичу сея. Младёшенек ты летами и незрел разумением, поне тужися порядья вящи изрекати[519]. В теи лета сам по заветам старших бытияху и пряния не сотворяху. Сподручествую государю и отичу тея с младых лет, справой и детельным советом…
– Чем смогу быть тебе полезным, боярин? – подвинул собеседника ближе к сути.
– Рек отичу сея, дабы он оставил боярина Единца и в стареи палаты тайны возвернул. Пособи ми, и я те пособлю. Постольником содею.
Ага, сначала яростно бился грудью об амбразуру на думе, чтобы мне, младенцу неразумному, не позволить стать постольником. А сейчас непринуждённо выруливает на все сто восемьдесят градусов. Из того, что я успел узнать об этом человеке, потенциал зловредности у него зашкаливал, как и у его рыжебородого соперника. Неплохо бы понаблюдать с удобных мест в партере на их паучьи бои в банке. А пока пусть принимает меня за простачка. И постольничество это мне нужно, мягко говоря, как зайцу эспандер. Как бы мне намекнуть этому толстобрюхому извращенцу насчёт денежного интереса.
– Я и так стану постольником после Чухломы, – решил возразить. – А зачем тебе, боярин Семён, нужен этот Кирияк? Отец на него очень зол из-за плохой работы.
Дворецкий пока не знал истинной причины падения своего приятеля. Вот и славно. Пусть подёргается.
– Вресноту, опричь боярина Единца овы мужи верны суть. Он требен ми днесь в детелях противу боярина Жеховского. Чую, и те такожде нелюб сей вятшец. Сам ведаешь, иже сей злокоман[520] жажде сверзити державу нашу в брань тужну с Москвой, на пособь Новуграда и Твери надеяху. Блядит княже Борис несусветно зде, – разговорился вдруг боярин.
– Почему боярин Кирияк не извещал своего государя о своих подозрениях? Это ведь было его обязанностью. И тебя бы он послушал, – перебил его резонным вопросом.
Дворецкий изучающе посмотрел на меня и даже вздохнул тяжко:
– Верит княже наш Юрие лжи Жеховского, понеже очеса его защены[521] чаяниями о великом княжении.
Знал бы он, как мне на всё это было наплевать.
– Молва ходит про тебя, Семён Фёдорович, что ты сметлив разумом. Сообрази сам, сколько должна стоить свобода твоему другу? – открытым текстом определил свой интерес.
Сообразил моментально, заулыбался, кивнул своим мыслям и высказался: