— А я знаю, чего хочу! Я бабу хочу! — сказал Страшила Аглисвей.
— Только, пожалуйста, без похабщины, — тут же оборвал его Билл, который был воспитан в строгих правилах.
— Да нет тут никакой похабщины! — заныл Страшила. — Нешто я сказал, что хочу добровольно записаться в армию, или что Смертвич — человеческое существо, или что-нибудь подобное? Я же только говорю, что мне баба нужна. А вам всем разве не нужна?
— А мне нужна выпивка! — заявил Скотина Браун, сделав большой глоток обезвоженного и заново разведенного пива, от которого Брауна передернуло и он выплюнул пиво длинной струйкой на асфальт, где оно мгновенно испарилось.
— Точно! Точно! — подвывал Страшила, согласно кивая поросшей жесткой щетиной и бородавками головой. — Мне необходимы и баба и выпивка. — Голос Страшилы звучал очень жалобно. — А чего еще может желать солдат, когда он вне строя?
Солдаты долго ворочали эту мысль и так и эдак, но не смогли придумать ничего, что бы им хотелось еще. Трудяга Бигер выглянул из-под стола, где он тщательно обрабатывал чей-то сапог, и пискнул, что ему бы не повредила банка ваксы, но остальные не обратили на Трудягу никакого внимания. Даже Билл, как ни старался, не мог вообразить себе ничего более желанного, чем эта неразрывно связанная пара понятий: выпивка и женщина. Он напрягался изо всех сил, поскольку сохранил в памяти смутные воспоминания о каких-то других стремлениях, имевших место на гражданке, но на ум так ничего и не пришло.
— Ха! До первой увольнительной осталось всего семь недель, — прошептал под столом Трудяга Бигер и тут же взвизгнул от боли, так как каждый солдат выдал ему по крепкому пинку.
Время! Субъективно оно еле плелось, но объективные часы все же отсчитывали его, и недели одна за другой уходили в небытие. Это были тяжелые недели, заполненные солдатской наукой: штыковым боем, стрельбой, изучением матчасти оружия, лекциями по топографии и зубрежкой дисциплинарного устава. Последний курс читался с удручающей монотонностью дважды в неделю и был особенно мучителен, так как вызывал непобедимую спячку.
При первом же хрипе жесткого монотонного голоса, записанного на магнитофонную ленту, солдаты начинали клевать носом. Каждая скамья в аудитории была подключена к устройству, контролирующему биотоки несчастных страдальцев. Как только кривые альфа-волн указывали на переход от бодрствования ко сну, в ягодицы спящих посылался мощный электрический разряд, вызывавший весьма болезненное пробуждение. Душная аудитория превращалась в мрачную камеру пыток, где смешивались глухое бормотание лектора, вопли пораженных разрядом, уныло опущенные головы и внезапные прыжки пробудившихся.