И тогда я сжег ее.
«Финеас, – почти говорю я, – что-то исчезает во мне каждые семь лет. Не знаю, почему и как это остановить. Но не волнуйся. Я научился с этим жить».
Вместо этого делаю глоток, пока всплеск храбрости не улетучивается. Слишком большой риск. Исчезновения могли бы отпугнуть Финеаса, забрать единственное, чего я хотел. Оставаться здесь и слушать, как он говорит о мелочах, пока я настраиваю радио на наши серийные программы. Так много шансов, подобных этому, пролетело мимо, что стало очень сложно рассказывать.
Прямо как одна из любимых загадок Джульет:
– Чему нужна темнота, а не свет, чтобы расти? – однажды вечером спросила она меня, когда мы были младше.
– Сдаюсь, – сказал я в итоге.
– Разве это не очевидно? – Ее глаза сверкнули, скорее серебром, чем серым. – Секретам.
К утру пятницы начинаю осваиваться и до смешного торжествую, когда нахожу лабораторию Дигби самостоятельно.
Беас переставляет футляр от скрипки, и я усаживаюсь рядом с ней. Сегодня вместо эксперимента доктор Дигби читает нам лекцию о митозе. Джордж старательно делает записи, а Беас, кажется, сочиняет музыку, укладывая потом листки с нотами в скрипичный футляр. Когда Дигби разворачивается к доске, мальчик с напомаженными волосами за столом перед нами поворачивается и губами беззвучно шлет мне «привет». Я улыбаюсь, краснею, тушуюсь и начинаю яростно записывать лекцию на бумаге.
Беас толкает меня.
– У тебя есть кто-то? – спрашивает она шепотом. – Кто-нибудь особенный ждет тебя в Гарднере?
– О, – я качаю головой, – э-э-э, нет.
Беас хитро улыбается.
– Тогда выбрала ли ты уже кого-нибудь здесь?
Она кивает на мальчика впереди нас. Он снова отвернулся и поставил кончик ручки на тетрадь, чтобы казалось, что он пишет. Но вместо этого он кладет голову на стол и собирается вздремнуть. Все это заставляет меня начать дико скучать по Кэсс. Она посмеялась бы над идеей, что я выбираю мальчиков. Почти вижу ее: зажмуренные глаза, как она прижимает подушку к животу, заливаясь самым настоящим захлебывающимся смехом, тем, что заканчивается иканием.
Вместо нее здесь только Беас, ее брови изогнуты, и она не понимает, насколько беспримерна такая ситуация.
– О чем ты? – спрашиваю. – Я здесь всего три дня.
– Вот именно, – отвечает Беас и закрывает тетрадь. – Ты – что-то новое, – говорит она как бы между прочим. – Они помнят, как остальные выглядели с хвостиками. Ты… таинственная.
– Правда, – шепчу, – они пропустили эру кровотечения из носа, когда мне было девять. Это испортило все влюбленности, которые могли бы быть, – говорю ей, – и мои любимые платья.