Весь день Зиргуса волновало неожиданное приглашение на переговоры с Харьковом. Телеграмму принесли утром, разговор назначался на шесть вечера.
Кто его вызывает? Кроме Ставинского — некому. А может быть, это Гунар, шурин? Он шахматист и разъезжает по разным городам. «Но он же знает мой домашний телефон».
На всякий случай Зиргус позвонил на квартиру Гунара, чтобы узнать, куда тот поехал. Но Гунар оказался дома.
«Нечего ломать голову... Это Ставинский, — решил Зиргус. — Что ему нужно? Попросит денег? Но я же ему сказал, что со старым давно покончил. Ну, мелочишку, так и быть, подброшу по старой дружбе. Сколько я его не видел? Наверное, лет пять... Да, около этого».
Зиргус вспомнил, как однажды летним вечером он возвращался домой. На лестничной площадке первого этажа ему преградил дорогу какой-то мужчина.
— Айнар? — услышал он радостно-возбужденный возглас.
— Да, Айнар, — озадаченно ответил Зиргус. — Что вам угодно?
— Не узнаешь? — незнакомец улыбнулся.
— Ставинский! — шепотом сказал Зиргус.
— Он самый. Как поживаешь? Как твое «веселибе»[1]? Не ждал?
Зиргус пригласил Ставинского в квартиру.
— Пить будешь? Мускат «Красный камень»...
— Можно.
Зиргус достал из буфета вино и рюмки. Они выпили.
Ставинский сказал, что приехал просто так, чтобы убить остаток отпуска, а заодно взглянуть на старого друга, и, как бы между прочим, дал понять, что мог бы, как в старое доброе время, кое в чем ему помочь. Дескать, у него сын учится в институте, мечтает о мотоцикле... Есть возможность завести некоторые нужные знакомства...
Ставинского радовало и воодушевляло то обстоятельство, что он встретил Зиргуса здоровым и невредимым. Следовательно, не так уж опасно его занятие.
Зиргус, вздыхая, молчал. Затем он встал и, поигрывая подтяжками, заходил по комнате.
— Веришь, Петр, — тихо начал он, — иногда на меня находит меланхолия, когда я вспоминаю то время. Скажи, на кой черт все это было нам нужно? Вот я суетился, грешил, а дамоклов меч-кладенец висел надо мной. Говорят вот: подвиг, геройский поступок... А в сущности, это вещи простые, — тут мгновенный результат: пан или пропал. А у меня не видно было конца риску. Деньги? Они не стоили затраченных сил и того страха, который я ощущал повседневно. Обеспеченная старость? Призрак. Ее у меня не было бы, я бы до нее не дожил. Что же тогда? Советская власть меня ничем не обидела, ничего не отобрала. Я ничего своего не защищал, потому что у меня ничего не было... Дед еще имел паршивую картонажную фабрику и магазин. Отец промотал все это и устроился на службу. Мне же была завещана только потомственная ненависть... Как в жизни все несуразно!