Сидящие в театре несколько тысяч человек, затаив дыхание, ждали ответа старого поэта. Софокл оглянулся, и его взгляд упал на склоны Акрополя, стоящую на вершине горы статую богини Афины, на лежащий внизу город, который отсюда был виден, как на ладони: вот площадь Агоры, холм Пникса, кварталы Мелита, Керамик, а дальше – городские ворота и дорога к Некрополю. Когда – то разрушенный персами город отстроился и вырос на его глазах. Это был его город. Здесь провел Софокл каждый год своей долгой жизни, и не мог представить себя без этого города. В памяти с удивительной ясностью воскрес каждый год, каждый день прожитой жизни, начиная с далекого детства, еще с той поры, когда этот город не был построен, и еще не родились сидящие теперь перед ним люди. Кто знает, может, последний раз смотрит бедный старик на родной город, и теперь пора прощаться. Софокл поднял голову, посмотрев в глаза обвинителю и тихим, но твердым голосом произнес:
– Это справедливо!
Несколько тысяч человек и сами судьи, затаив дыхание, сидели и слушали все это, и каждый из них в тот миг всем своим существом почувствовал то величие, которое исходило от этого человека и захватывало их сердца. Это не было величие, измеряемое сиюминутным успехом в нашем бренном мире, можно сказать, что это было величие в опрокинутом значении, единственной мерой которого являлась глубина горечи и несчастья, заполнивших одинокую, но непоколебимую душу старого поэта; величие, которое ни взять, ни отдать уже не мог никто, и потому, величие истинное и неотъемлемое.
Неожиданно кто – то захлопал в ладоши, и через мгновение сначала передние ряды, а затем весь амфитеатр стоя рукоплескал оглушительными овациями, от которых содрогалось все вокруг.
Вокруг, действительно, стоял густой туман, и Геродот не сразу сообразил, что находится на палубе корабля. Весла тихо плескались за бортом в такт медленно бьющему барабану. Было уже утро, и дул холодный промозглый ветер. Он поежился и попытался получше закутаться в теплый плащ, но это не очень-то получилось, и тут он окончательно проснулся. Первое, что увидел перед собой, было улыбающееся лицо капитана.
– Мы подплываем к Колхиде. Скоро туман рассеется, и станет видно устье Фазиси. Ты просил разбудить тебя как раз к этому часу.
– Кажется, вчера я хватил немного лишнего, – ответил Геродот и, приподнявшись на локтях, оглянулся вокруг себя.
– Нам, грекам, нельзя пить неразбавленное вино, особенно из винограда, выращенного в здешних краях; крепко бьет в голову, но это скоро пройдет.
– Я видел какой-то странный сон, и притом, очень длинный.