Прежде все было у Лебедевых обыкновенно: лили в стаканы водку, роняли на застеленные полотенцами колени дрожливый холодец, говорили — как на именинах или поминках — кто про что. Но сегодня основное событие в памяти все-таки держали, толковали про войну и про Лебедева, и он, ослабнув с первой порции, вынул из нутряного кармана листок, с выражением, по-школьному огласил стихи. Витек Карасев, хлебанув с утра вдосталь, сильно Лебедева зауважал, полез целоваться и только тут, когда все приняли достаточно для трезвой оценки, мигнул хозяйке, та приволокла с кухни презент и, распялив тройку всем на обозрение, Карасев Виктор Семенович двинул речь о верных сынах Отечества, о близком и неминуемом разгроме бесноватого фюрера, о заботе Родины и прочем-подобном, а Лебедев целовал Витька в мокрые, пахнущие винегретом губы, и Витек сулил не забыть Розу и поддерживать ее чем только в силах и, коли не вернется Лебедев с войны, все равно пособлять Розе Леонидовне, — он так Розу обозначил напослед, хотя знал ее с малолетства.
А Шурка Апраксина, известная городу курвенка, заплакала от растроганности, от простой причины, что никто ей не дарил дорогих вещей и предметов, а чаще с нее же и требовали на поллитру после короткой любви. И пожалела очкарика Лебедева, уходящего воевать, и Розу пожалела, свою подругу, и, не умея ничего другого выдумать в утешение, сказала Розе втишок:
— Ночевальщика тебе обеспечу, не боись…
И Роза, не терпевшая без постельного баловства двух суток просуществовать, ей кивнула, а после, застыдившись, долго и липко целовала при всех Лебедева, жалась тугим животом, просила опять продекламировать сочинение про войну, и Лебедев повиновался, гордясь и собою, и своей простой, честной, открытою жизнью, в коей нечего ему прятать и таить.
Витек, из всех самый близкий Лебедеву, когда уж до полуночи допетушились, начал подмаргивать и намекать гостям на покой, а хозяевам желать последней радостной ночи. Тогда все разом подниматься стали, кто допив, а кто и не допив, но стараясь добрать на ходу, — тут вот, Лебедева отманив на крылечко покурить, и сказал Витек хмельные и честные мужские слова:
— Стаська, не вернешься ты, парень, точно говорю. Ты уж меня извиняй, однако — не вернешься.
Будь Карасев потрезвей — может, он такого и не сказал бы, а может, и сказал, потому что считал Станислава другом и тот уходил воевать, и напоследок, полагал Витек, надо не блудить душой, а говорить главное, вот он и объяснил, отчего и почему:
— Мужик на свете — он бабьей верой храним и любовью, а твоя, извиняй уж, Роза — ей только твой